Всё кончено.

Ты стал моей самой…

…большой…

…ошибкой.

Мир был слишком ярким, будто свет излучался из молекул воздуха и желал впиться Жене в глаза, высосать их, а затем мозг. Голову сжимали в невидимых тисках: кто-то время от времени ослаблял давление, а потом усиливал его так, что хотелось выть от боли.

Но Женя мог лишь тихо стонать и просить, жалобно просить воды.

Время перестало иметь значение. Секунды растворялись в пространстве, облепляя тело и мешая ему двигаться. Ничего не было реальным, всё напоминало сон – кошмарный сон, который никак не кончался, – и только боль была НАСТОЯЩЕЙ. Женя чувствовал её, когда спал, когда пытался встать с кровати и когда его силой укладывали обратно; когда мужской голос над ним что-то говорил и когда губы его уставали произносить «Катя». Женя видел её призрак во снах, слышал слова, произносимые ею, чувствовал её, как чувствовал ночью в номере гостиницы. И каждый раз он просыпался без неё, в окружении холодного яркого света и утыканный разными, словно высасывающими жизнь трубками.

Только боль была настоящей. Уж она не бросала сознание ни на секунду.

Дни и ночи утонули в безжалостном свете слишком уж ярких ламп. Вроде бы Женя просил их выключить, и тогда действительно в палате становилось темнее, но всё равно приходило время, когда звёзды вспыхивали, а глазные яблоки начинали плавиться, пока на фоне кто-то кричал. Иногда над головой плавали карие глаза, доктор (это доктор?) что-то говорил, Женя ему что-то отвечал, но думал в эти моменты он всегда о серых глазах, радужки которых отражали молнию.

Всё кончено.

Ты стал моей самой большой…

…ошибкой?

Несколько раз Женя чуть не захлебнулся собственной рвотой, кто-то переворачивал его, на мгновение перед глазами появлялся тазик, а потом весь организм выворачивало наружу, и становилось так больно… всё внутри сжималось до маленького кусочка.

Но даже в эти моменты голову не покидали серые глаза.

Иногда снились сны, но все они были обрывистыми, блеклыми, самым ярким цветом в них был серый. В некоторых из них Женя покидал свой дом – house, но точно не home, – слышал крик матери, и когда её голос уже заполнял собой весь мир, он начинал бежать, но дом всё так же оставался за спиной, словно догонял его, не хотел отпускать. В некоторых снах Женя катался по льду на подошвах кроссовок. Слышался треск, под ногами пропадала земля, и через секунду леденящая вода вгрызалась в кости, парализуя мышцы. Сколько бы Женя ни барахтался, он всё равно шёл ко дну…а потом просыпался, и его испепелял яркий свет. В некоторых снах были лишь образы и чувства, в некоторых снах была лишь кровь, весь сон состояли из крови, вытекающей отовсюду: из ноги, из носа, из простреленной головы, из ран на лице, которое больше никогда не будет красивым. Кошмары прокрадывались под кожей, вызывая мурашки, и штурмовали мозг. Иногда в темноте Женя слышал выстрела – тогда он опять просыпался, втягивая через ноздри тяжёлый запах пороха. Лучше всего удавалось поспать, когда лампы выключали, и вот в те моменты – хоть и ненадолго – боль слегка притуплялась, но не уходила полностью. Звёзды вспыхивали вновь, боль возвращалась с новыми силами, и только одно оставалось неизменным – Катины глаза, что навечно отпечатались в памяти. Они были в каждом сне, пусть и оставались незаметными: серые глаза проглядывали из-под кромки трескающегося льда, серые глаза сияли в уличных фонарях, стоящих у самого house, серые глаза были везде и в то же время нигде.