— Ты приказал Эмброузу запереть меня в моей комнате, как только поток закончится?

Его глаза резко открылись. Внезапно чувственная ванна превратилась в путь к возможному утоплению. Если бы он обладал обаянием, остроумием и менее обостренным чувством выживания, он мог бы попытаться успокоить ее ложными банальностями. Однако решил ответить ей так, как ответила бы она сама — с прямой честностью.

— Нет. В то время я не мог говорить. Хотя Эмброуз знает меня достаточно хорошо. Если бы я мог говорить, я бы приказал это сделать.

Она дернулась, прижимаясь к нему, как будто подавляя желание засунуть его голову под воду.

— Почему? — огромное раздражение отразилось в этом единственном слове.

Эмброуз сказал ему, что она была похожа на дикое животное в ловушке, крича от ярости и требуя, чтобы ее выпустили. Колдун снял заклинание с запертой двери с безопасного расстояния, стоя дальше по коридору. Когда Луваен выскочила из своей комнаты, то помчалась к лестнице.

— Ты выглядела как сумасшедшая женщина, ищущая свою следующую жертву, — сказал он.

С предстоящим браком Циннии с Гэвином, время Балларда с Луваен закончилось. Она не передумала и не попросила остаться, а он не повторил просьбу, которую сделал в конюшне. Даже если бы захотел, то не смог бы. Ни одна из женщин не могла теперь остаться в Кетах-Торе. Через несколько дней останутся только он, Эмброуз и Гэвин. И, в конце концов, только Эмброуз. Он не хотел, чтобы Луваен покидала его дом с самым ярким воспоминанием о нем, как о бормочущей развалине, корчащейся в агонии и слишком опасной.

— Ты возвращаешься к своему отцу, — сказал он. — Мне не очень нравится мысль о том, что таким ты меня запомнишь, и сейчас я красив по сравнению с той мерзостью, которую Эмброуз и Гэвин вытаскивают из камеры после каждого потока.

Между ними воцарилось молчание, и Луваен принялась распутывать лозы, запутавшиеся в его волосах.

— Знаешь, что мне больше всего запомнилось в Томасе? — ее губы коснулись его виска. — То, как он смеялся. Сначала у него появлялись морщинки под глазами, а затем на переносице между бровями. Его плечи опускались, и он подтягивал подбородок к груди, — Баллард позавидовал Томасу из-за нежности в голосе его вдовы. — Он не издавал ни звука, пока внезапно не взрывался громким раскатистым смехом. Клянусь, от него дребезжали стекла. Даже его волосы и борода, казалось, смеялись, — она потянула за узел горько-сладкой лозы, упиравшейся в шею Балларда. — Это ничто по сравнению с копной Томаса, а он не был проклят.

Она сделала паузу, и ее голос стал хриплым от непролитых слез: