Пока Ланабет все это перечисляет, Арен незаметно заполняет мою тарелку едой — полностью всю тарелку, даже с горкой. И придвигает мне блюдо с пирамидой из паровых блинчиков с начинкой. Заметив это, Ланабет едва сдерживает улыбку, а мне серьезно говорит:

— Знаю, драконы норовят упрятать свою беременную половинку в самую далекую нору, никого не подпускать и ничего не рассказывать, чтобы не волновать, но если что — я всегда готова ответить на любые твои вопросы...

— Мама!

— Лана!

Арен, император и Элоранарр одинаково возмущенно на нее смотрят. Но Ланабет и ухом не ведет:

— После того, как утром проводим Элора в Новый Дрэнт, мы с Каром отправимся в Старую столицу на заседание родового суда. На процессе мы присутствовать не обязаны, только на вынесении приговора, но Шарон все вызывает и вызывает свидетелей, сегодня мы заглянули посмотреть, а если завтра приговор не вынесут, прямо скажем Шарону заканчивать этот фарс. — Ланабет вздыхает. — И мы бы хотели, чтобы Арен пошел с нами, когда мы будем арестовывать Фламиров.

У меня стынет сердце. Всего на мгновение, но Арен резко отвечает:

— Нет, я останусь с Лерой, — и берет меня за руку.

Но за родителей он тоже тревожится. Его разрывает противоречие: не огорчать меня и помочь семье. Вздохнув, соглашаюсь:

— Арен, ты должен подстраховать родителей.

— Но ты же будешь волноваться.

— Не больше тебя. Думаю, было бы не плохо, если бы завтра к Фламирам мы отравились вчетвером.

— Что? — одновременно спрашивают Арен, император и Элоранарр.

— Валерия говорит, что вам лучше отправиться в Старую столицу вчетвером, — поясняет Линарэн, глядя на символы на пластине и на ощупь накладывая себе пестрый салат.

— Мы поняли, — недовольно произносит император. — Но это немыслимо!

— Валерия, тебе надо дома сидеть, — чеканно произносит Элоранарр. — В сокровищнице, например.

А у Арена после моего заявления просто нет слов.

— Драконы в своем репертуаре, — вздыхает Ланабет. — И совершенно не понимают, что десять месяцев сидеть под замком невыносимо скучно.

В наступившей гробовой тишине голос императора звучит неожиданно обиженно:

— Ты не сидела.