Меня швыряют на пол, и тело лежит на жестком каменном полу, но я этого не чувствую. Не замечаю расплывающихся перед глазами стражников, когда они начинают выходить. Вижу лишь свои ленты, безжизненные и тусклые. Совсем как я.

– Ты сама это с собой сотворила.

Я провожу взглядом по возвышающемуся надо мной Мидасу, по его подбородку. Смотрю в его жестокие глаза.

Он отдает меч, поправляет тунику.

– Неповиновение приводит к последствиям, Аурен. Мне нужно было вырезать эту болезнь, которая тебя отравляла. Ты сама меня к этому подтолкнула, – говорит он, мучая меня.

Слезы, текущие по моим щекам, вскрывают меня капля за каплей, лицо рассекают горячие жгучие рубцы. Мидас поджимает губы, и в его глазах мелькает непонятное чувство, более близкое к нежности, насколько это возможно.

– Больше не смей меня ослушиваться, Драгоценная. Ненавижу видеть тебя такой. – Он проводит взглядом по неподвижным лентам, по моей пульсирующей спине. – Мне намного больнее, чем тебе.

В пасти моего зверя вспыхивает разъяренный гнев, но я оцепенела настолько, что не могу его выплеснуть. Мидас, словно отрезав кусок ткани, отрубил не какие-то бессмысленные длины. Мои ленты были прикреплены не только к моей спине, они крепились к моей чертовой душе.

Отрезав их, он лишил меня цельности. Он вонзился в меня и вырвал часть меня, а теперь…

Я пустая. Искореженная. Всего лишь воплощение агонии.

Искалеченные края на спине неровные, скругленные, короткие и подергиваются от спазмов, которые я не могу контролировать. Каждый изуродованный конец торчит из моей спины, как сломанные крылья, лишенные перьев.

Покачав головой, Мидас выпрямляется, уже убедившись, что каждое его действие было оправдано.

– Позже я пришлю к тебе лекаря. А пока отдохни, Драгоценная, – тихо говорит он, после чего поворачивается и выходит. Я вздрагиваю, когда он наступает на мои ленты, словно чувствую фантомную боль этих зверски убитых длин, сдавленных его ногой.

От звука хлопнувшей двери я переступаю грань и погружаюсь в холодное забвение.

Я добровольно проваливаюсь в темноту с мольбой о спасении, пока двадцать четыре части моей души чахнут и увядают в позолоченной скорби. Я вздрагиваю, когда спина обмякает, и плачу, зная, что отныне никогда не стану цельной.

Глава 42

Глава 42

Аурен

Боль не позволяет мне оставаться слишком долго без сознания. Я бы с превеликой охотой лежала здесь, на холодном полу, где можно видеть сны, не просыпаясь, но мне не очень везет.