Она рыдала, белки ее глаз так покраснели, что радужка казалась оранжевой, а веснушки, как горошек, рассыпались по бесцветному лицу.

– Найя. Ох, Звездный Свет. – Она сжала мое тело тонкими руками, сдавила мне сердце своими рыданиями. – Ох… детка.

Ева поджала губы, будто пытаясь подавить слезы, но она никогда не плакала. Вероятно, она пыталась удержать себя от осуждения моего явно не очень разумного поступка, но тут ее нижняя губа дрогнула, и, хотя она поймала ее верхними зубами, я поняла, что она тоже на грани слез.

Мне ненавистно, что я причинила им всем столько страданий.

– Думаешь, сможешь стоять, милая? – спросил отец. – Я бы мог нести и тебя, и твою маму, но боюсь, что так она тебя задушит.

Ama подняла голову и бросила на отца чудной взгляд, который быстро смыло еще одним потоком слез. Apa опустил меня на землю, а затем осторожно придерживал спину. Когда я втянула воздух, его руки напряглись.

Прежде чем отец успел снова поднять меня, я ухватилась за его огромное предплечье.

– Я в порядке.

С натяжкой, но это стерло легкое беспокойство с его лица. Я удивилась, когда не потеряла ни одного перышка, потому что я далеко не в порядке, пока не вспомнила, что мне нечего терять.

Мучительный вой мамы заглушил пение воробьев.

– Когда мы… Звонок… Голоранкер… Твой счет… Все твои прекрасные… Все они.

Я вздохнула, изучая грациозный взмах крыльями птиц, украшающих атриум своим красивым пением и радужными перьями. Как я завидовала их красочному оперению, особенно после того, как узнала, что мои перья черные. Однако теперь я бы отдала все, чтобы вернуть их.

– Мне так жаль, – пробормотала я в десятый раз за эту ночь.

Ama дрожала так сильно, что, когда она прижалась к моим щекам, мое лицо тоже дрогнуло.