– Ничего, конечно, – всхлипываю я от своего вранья, оно душу рвет на куски. – Он мой друг и пострадал от тебя. Конечно, я боюсь. – Чувствую, что совершаю прямо сейчас ошибку. – Ты… – Слезы бегут таким потоком, что я больше не могу говорить.
Ощущение, будто только сейчас мне становится ясно, что я пропала совсем. Я страшно, до ужаса люблю Кострова. Я при одной мысли о нем сразу переношусь туда, где чертовски тепло. Представляю, что он сейчас там, сидит где-то на лавочке, ждет меня, скроллит ленту в телефоне, волнуется, смотрит по сторонам и разминает шею.
Колчин тянется ко мне, берет за плечи и крепко обнимает. Гладит по голове так, что больно тянет волосы.
– Тс-с, – шепчет он.
Помимо дыма и алкоголя узнаю запах туалетной воды Егора, это и успокаивает, и заставляет содрогнуться.
– Хочешь, извинюсь перед ним?
– Ну, если вы такие хорошие друзья. Хочешь? Завтра же.
Колчин отстраняется, продолжает при этом с силой давить мне на макушку, гладить так, что волосы, кажется, с корнями вырвет.
– Извинюсь. Прилюдно. Я могу, ты же знаешь. Ты только тоже поклянись, что вы друзья. Что сплетни врут. Сможешь?
Он говорит какие-то безумные вещи, как тогда, в машине. И я боюсь, что вторая волна после затишья страшнее предыдущей. И каждая следующая будет все хуже, и хуже, и хуже.
– Егор, что ты несешь? Почему ты просто не оставишь меня в покое?
– Потому что ты ошибаешься. – Он прижимается лбом к моему лбу и даже тянется ко мне губами, которые до сих пор кажутся родными. Он прикасается ко мне совсем невесомо.
Но я успеваю отвернуться.
– Егор, это моя жизнь и мое дело.
– Ты ошибаешься, я знаю. Я не могу тебя потерять. Потом будет поздно, ясно? Я извинюсь. А ты пообещай мне. Поклянись, что будешь держаться от него подальше. Пожалуйста, держись от него подальше. Иначе я не ручаюсь, правда. Только не он.
– Ты же сказал, можно дружить.
– Дружи… Нет. Передумал. Нет…
– Егор!