И я ушла.

Даже когда домики из драгоценных металлов и камней вдруг сменили круглые избы белого кирпича, похожего на отложения морской соли, а вместо торговых прилавков стало появляться всё больше таинственных механизмов и крутящихся колёс, я продолжала идти. Не остановилась я и тогда, когда спустя несколько часов солнечные лучи, льющиеся из прорезей в вершине горы, померкли, а на потемневшем небе показалась надкушенная луна. К тому времени толпы горожан заметно поредели – большинство драконов ложились спать даже раньше, чем полностью смыкались сумерки, но зато и пробуждались ещё до рассвета. Я же всё шла и шла. Сначала по одной улочке, где нас с Солом преследовали детёныши; затем по другой, где несколько драконов похрапывали прямо на земле, свернувшись калачиками в своём родном обличье. От них пахло кориандром и хмелем, как от Сола на свадьбе, и я аккуратно обошла их по дуге, боясь разбудить.

Город был не только огромным, но и многоликим. Даже не следуя указателям, заблудиться в нём было непосильной задачей, настолько один район отличался от другого. Оказавшись в Травяном – здания здесь были вырезаны из нефрита, а плюмерия цвела прямо на крышах, покрывая их пышным слоем, – я случайно забрела к чужим гнёздам. Это едва не стоило мне второй руки: я проходила мимо чьей-то шторы, когда из-под неё вдруг высунулась когтистая лапа и попыталась сцапать меня. Благо, что проходящая мимо женщина с корзинкой, ломящейся от жареных орехов, вовремя бросилась на мою защиту и, оттащив в сторону, объяснила на ломаном общем языке, что подходить к гнёздам в период кладки яиц равносильно самоубийству. Дракон, повинующийся инстинкту защищать и сторожить, пока уязвимая супруга являет на свет его детёнышей, может случайно наброситься даже на друзей, не то что на незнакомцев.

После этого я предпочла держаться от гнёзд подальше и забрела туда, где даже после полуночи, когда большинство стеклянных фонарей погасло, светилась по меньшей мере сотня зелёных огней. Бледные, будто бы умирающие, они свисали с низкого потолка пещеры, вход в которую было легко не заметить днём из-за груды камней по соседству. То был даже не район и не полноценная улица, а закоулок, где по-прежнему уныло и тягуче завывала тальхарпа. Домики с резными крышами-ладьями, точь-в-точь как в Столице, стояли полукругом, обступая маленький островок леса из фиолетовых вистерий с тонкими извивающимися стволами и длинными ниспадающими ветвями, похожими на платья из шёлка.

Цветы, проросшие внутри древних существ средь окаменевших костей. Жизнь, взявшая своё начало в смерти. Не так ли рождается всё прекрасное?