И вспыхнуло вновь.

– Что случилось, очей моих очарованье?

Красные маки. В месяц нектара ими всегда было утоплено всё поле от стен замка из серо-голубого камня до кромки изумрудного леса, из которого всё ещё доносился лай охотничьих псов. Её волосы, разбросанные по лепесткам, были почти одного с ними цвета. Ему хотелось погрузить в них пальцы, но он знал, что обожжётся – это то же самое, что совать руку в огонь. Она ему не принадлежит. Но она всё равно очаровательна, как и тогда, когда ещё могла принадлежать.

– Ты мне как брат, Оберон, – сказала Нера, глядя на него снизу вверх, зависшего над ней наперевес с луком и пустым колчаном, стрелы которого сразили целых двух кабанов часом ранее. Ни одного выстрела мимо. – Но могу ли я довериться тебе, как доверилась бы брату?

Он уже привык это слышать. И потому привык отвечать:

– Разумеется. Я сберегу всё, что ты мне доверишь.

Оберон упал рядом с Нерой в маковые заросли, отринув приличия, как отринул все правила и клятвы ради неё, данные ранее.

– Что тревожит тебя? – спросил Оберон, когда их молчание затянулось. Нера по-прежнему смотрела в небо, озарённое аметистово-алым сиянием – блеск чертога сидов, проглядывающего через границу Междумирья, что ослабла от неистовой летней жары. Они обязательно попадут туда после смерти и воссоединятся. – Это из-за тех видений, что посетили тебя после падения в лесу? О Роке Солнца?

– И да и нет, – ответила Нера туманно и ткнула пальцем вверх. Помолвочное кольцо из китовой кости на её мизинце, которое она до сих пор носила, не снимая, жутко портило ему настроение. – Этот алый цвет такой красивый… Нет, не алый. Рубиновый. У вас в роду были правители, которых звали Рубин?

– Пока ещё нет, – усмехнулся Оберон и мысленно добавил: «К счастью». Дурацкое вышло бы имя, даже хуже, чем отцовское Тааффеит. Впрочем, вся эта традиция тоже была дурацкой. Лишний повод порадоваться, что королём стал не он.

– Я расскажу тебе кое-что, – прошептала Нера, и Оберон, повернув голову, обнаружил, что их лица разделяет всего несколько дюймов. Глаза Неры, зелёные, были красивыми, но печальными. Маки и трава. – Только сначала поклянись, что не расскажешь об этом ни одной живой душе. Клянёшься? – И, когда Оберон согласился, кивнув, Нера сказала: – Я скоро подарю жизнь ребёнку…

– Правда? Как чудесно! – воскликнул Оберон почти искренне, но тут Нера договорила:

– …взамен на свою.

По его рукам стекала детская кровь.

Оберон чувствовал её, хоть и не видел на белоснежной коже ничего, кроме старых и давно заживших шрамов от ритуальных ножей. В ушах всё ещё стояли крики матерей и отцов, баюкающих на руках истлевшие трупы с отслоённой кожей и вывороченными костями, а во рту сидело кислое послевкусие желчи. Его вырвало ещё до того, как он залил флакон с ядом в молочные бочки, и ещё два раза после, когда Сердце усеяли тела драконьих детёнышей.