Когда погибли мои родители, я была безутешна – и какая-то часть меня еще долго будет безутешна. Но я хотя бы смогла попрощаться с ними во время похорон. У меня хотя бы есть место, где я могу почувствовать, что они рядом. Не представляю себе, что бы я чувствовала, если бы они просто исчезли и я бы не знала, где покоятся их останки.
И я тоже плачу. Что я могу тут сказать? Что я должна чувствовать?
–
– Это не твоя вина. – И, хотя мне больно это говорить, сейчас я впервые верю, что так оно и есть.
Что бы он ни сделал, какими бы ни были его мотивы, я знаю – он не хотел, чтобы все кончилось вот так. Он бы не захотел, чтобы мои родители погибли ради его возвращения из мертвых. Не знаю, откуда я это знаю, но я в этом уверена. Иногда надо просто верить, и все. Слепо, безоглядно.
Так что это не его вина.
Наши взгляды встречаются, и внезапно стена, разделявшая его и мое сознание, его и мою душу, исчезает. И я начинаю чувствовать все то, что чувствует он. Тоску. Чувство вины. Ненависть к самому себе. Все.
Я тону в его отчаянии, таком всепоглощающем, что оно мешает дышать. А затем все исчезает. Стена вновь встает на свое место, и я делаю глубокий вдох. Потом еще один. Но сгусток гнева, который я носила в себе, даже не осознавая, гнева из-за несправедливости того, что Лия сотворила с моими родителями, тоже исчез.
Он не отвечает. Тут больше нечего сказать. Он все сказал, на миг сняв свою защиту.
– Мы можем идти дальше? – тихо спрашивает Зевьер, и до меня доходит, что я впервые вижу его без бейсболки. Сначала я думаю, что он ее потерял, но потом вижу, что она торчит из заднего кармана его джинсов.
«Он снял ее из уважения», – понимаю я, когда он нервно приглаживает ладонью свои спутанные черные волосы.
– Да, – говорит Флинт, быстро смахнув слезы со щеки. – Давайте сделаем это и уберемся отсюда.