Я вздергиваю подбородок и щурюсь в ярком свете солнца, окидывая стену взглядом. Наконец я нахожу то, что искала, и указываю на едва различимую вдалеке дорогу, ведущую к огромным фиолетовым воротам.

– Возможно, нам нужно будет просто сказать «Сезам, откройся», – шучу я.

Хадсон поворачивается и с недоумением смотрит на меня. Я морщусь, прикусив губу. Ну да, конечно. Иногда я забываю, что ему не читали на ночь сказки, на которых выросли большинство детей.

– Ничего, не важно, – спешу я сменить тему. – А что, если мы…

– Почему ты это делаешь? – перебивает меня Хадсон.

Я растерянно моргаю:

– Делаю что?

– Считаешь, что я нуждаюсь в твоей жалости – и даже желаю ее. – Его губы сжимаются в тонкую линию.

Я выпрямляюсь и упираю руки в бока:

– Какого черта? Что это значит? – Я испытываю к Хадсону Веге много разноречивых чувств, среди которых сейчас преобладает гнев, но в числе этих чувств однозначно нет жалости.

– Ты отлично знаешь, что это значит, Грейс, – рявкает он. – Всякий раз, когда тебе кажется, что ты сказала что-то такое, что может напомнить мне, что у меня была дерьмовая жизнь, твой взгляд становится мягким, как будто ты вот-вот заплачешь. Прекрати это.

В эту минуту его британский акцент так силен, что я не могу удержаться от улыбки. После того разговора о Джексоне я впервые чувствую, что улыбаюсь.

Похоже, это только усиливает гнев Хадсона – это можно понять по ругательствам, слетающим с его языка. Я вижу, что он распаляется, готовится к эпической схватке по поводу моих взглядов, в которых ему видится жалость, и я едва не ловлю его на слове. Ссора с Хадсоном была бы куда лучше, чем эта его вежливость. Но сейчас мне совсем не хочется ссориться с ним.

Мне хочется танцевать. Хочется кружиться и кричать, что Хадсону Веге по-прежнему не все равно, что я думаю о нем. Совсем не все равно, если судить по тому, как он разозлился.

А потому прежде, чем он опять начнет орать на меня из-за того, как я, по его мнению, отношусь к его дерьмовому детству, я делаю то, чего, как я боялась, он больше не позволит мне сделать.

Я делаю шаг в его сторону, затем еще один, пока, дрожа, не прижимаюсь к нему. Он замирает. Я уверена, что он перестает дышать.

Но это нормально. Я не против подойти к нему сама, ведь это я причинила ему боль. Так что я делаю глубокий вдох и приникаю к нему всем телом, чтобы моя нежность утолила его печаль.