«Давай мы его просто выбросим», — трясется от страха хорошая Катя.
Но я уже присаживаюсь перед ним на колени, смотрю на простой дизайн и всего четыре кнопки поверх плоской металлической грани.
Вот он, мой личный несгораемый шкаф, моя личная плаха.
Нельзя всю жизнь бегать от себя.
Я нахожу компромисс: не беру диктофон, но нажимаю кнопку.
В шорохе и небольшом скрипе записи хорошо слышно тяжелое рваное дыхание и мой собственный голос:
— Он убил ее… Он хоте убить меня, но убил ее… В голове все путается. Мамочка… Мамочка, пожалуйста… Горе-то какое… Мамочка… Я во всем виновата. Я… не хочу жить… Не буду жить… Не смогу так… Никогда не смогу вот так…
Глава шестьдесят вторая: Катя
Глава шестьдесят вторая:
Катя
Четырнадцать месяцев назад
Четырнадцать месяцев назадЯ просыпаюсь от того, что даже сквозь сон чувствую, что у меня замерзли ноги.
Точнее, ступни.
В темноте комнаты тусклый лунный свет выбеливает половину лица Кирилла, который смотрит на меня с оторванной и приклеенной на скотч обложки русского «Форбс», и я еще раз напоминаю себе, что вот он — мужчина моей мечты. Тот, кого я люблю и боготворю, перед кем преклоняюсь и бла, бла, бла.
Хоть бы саму не стошнило от этих глупостей, но я сама так решила. Чтобы привыкнуть к его лицу, обклеила фотографиями Ростова всю комнату. Заодно и матери рассказал о том, что нашла мужчину своей мечты, и что он так же далек от меня, как айсберг от экватора. Потом, когда в моей жизни случится не случайная «случайная» встреча, все будет логично и понятно. Даже в мелочах. Хотя моя мать так наивна и простодушна, что до сих пор верит, что сюжеты мелодрам на «Домашнем» пишутся из реальной жизни.
Я спускаю ноги на пол, накидываю на плечи старенький еще бабушкин платок, потому что, несмотря на сезон, в квартире довольно холодно. Я бы даже сказала — как-то ненормально холодно.
Кто-то как будто ходит в коридоре. Я прислушиваюсь.
Мама?
Она жаловалась на сердечную боль, но отказалась вызвать «Неотложку». Сказала, что у нее возраст, непослушные ученики и вообще — ничего такого, чтобы поднимать панику. Выпила сердечные, попросила, чтобы я почитала ей Чеховских «Трех сестер», и задремала.