Мне так страшно, что я, скорчив ноги буквой «Х», просто бухаюсь на колени.

Мамочка, ты спишь?

— Тебе от меня не уйти, зараза. — Малахов хватает меня за волосы, притягивает к своему склоненному лицу и в ухо, как проклятая ночная тень, шепчет: — Я буду твоим кошмаром, Екатерина. Ты никуда не скроешься и тебя никто не защитит. Не забывай это, если вдруг решишь «подкорректировать» наш план.

Я трясусь, как припадочная, но не могу ни кричать, ни плакать, ни даже закрыть глаза. Моргать больно, зубы сводит от ужаса, и все время кажется, что дуло до сих пор холодит поглаживаниями мою кожу.

Даже когда проходит так много времени, что я не могу подняться с колен, потому что безбожно затекли ноги.

Я подползаю к матери, трогаю ее за руку — и быстро, с проглоченным вздохом, трусливо пячусь обратно к двери.

У нее такая холодная рука.

Мне страшно. Больно. Холодно до замерзания крови в венах. Кажется, что от любого неосторожного движения они лопнут, как медицинские стеклянные палочки для размешивания.

Я виновата.

Я во всем виновата.

Я тварь, которая не должна существовать.

Господи, прости грехи.

Прости, что впервые обращаюсь в тебе.

Болит слишком сильно.

Так резко, чужеродно, как будто кто-то очень плохой втыкает в куклу вуду, с моим лицом и прядью волос, стотысячную отравленную иглу.

Я не хочу продолжать.

Мне страшно.

«Тебе никуда не деться», — говорит шепот ночного охотника, и я затыкаю ладонями уши.

Все это должно закончиться здесь и сейчас.

Прости, мамочка.