Влажный и холодный сгусток лубриканта падает мне на спину. И тот член, что для меня был единственным, размазывает его о моей заднице.

— Расслабься, маленькая, — звучит за спиной не терпящий возражений голос Камиля.

И я невольно дёргаюсь и взвизгиваю, когда мне в задницу вставляют кол. Когда этот кол вколачивают в меня, уже совершенно не интересуясь, что я при этом чувствую.

Сука! Алескеров меня всё же подставил. А я ведь поверила! Повелась, как глупая безмозглая рыбка. Поверила ему. Поверила Ирке. Поверила, что я действительно для него что-то значу.

Дура! Господи, какая же я дура.

— О, нас снова трое, — вонзаю я ногти в его плечи, чтобы посмотреть этой суке в глаза. — Опять побоялся, что один со мной не справишься.

— Ты считаешь, я не справился, моя плохая девочка? — улыбается он. А потом улыбка сползает с его лица. Он с силой, до синяков сжимает мои руки и медленно-медленно, преодолевая мои усилия, убирает их с себя. — Неужели ты думала, что я и правда тебе поверю, лживая самоуверенная дрянь, — начинает он резко двигаться во мне, ритмично, синхронно. Словно я чёртово тесное метро, а эти два поезда встали рядом на рельсах и никак не разъедутся. И толкаются, толкаются, разрывая меня на части.

Нет, пожалуйста! Я не хочу, чтобы меня шлёпали по заднице. Я не хочу, чтобы засовывали в меня два члена сразу. Прикусывали соски. Оставляли синяки и засосы.

Я не хочу! Мне больно! Уберите руки!

Но всё это я кричу мысленно. Потому что должна, обязана это вытерпеть. Что бы они сейчас со мной ни делали, я не сдамся. Ни за что! Я выдержу. Когда-нибудь они устанут. Когда-нибудь посрывают заполненные спермой презервативы. Бросят меня как ненужную использованную тряпку… и всё закончится.

— Расслабься, девочка, расслабься. Улыбнись. А под порошком ты была веселее, — звучит голос откуда-то с другой стороны моего сознания.

И я наконец чувствую это — как он содрогается. Как корчится его тело в конвульсиях. И как, прикусив меня за плечо, он со стоном совершает последние, освобождающие его тело от напряжения фрикции.

— А ты всё же хороша, — выходит он из меня. И машет Камилю. — Хватит.

Садится, прижимает меня спиной к себе. Обессиленную. Измученную. Потерявшую счёт, сколько раз моё тело сквозь боль и отвращение содрогалось в судорогах. Сколько раз, словно дохлую лягушку, к которой подсоединили электроды, они всё заставляли и заставляли меня кончать.

— Прости, — еле слышно шепчет он. — Но ты сама это выбрала. Сама, — хватает он меня за шею, заставляя на себя посмотреть. — Иди отсюда Камиль. — И когда тот мешкает, рявкает: — Я сказал: пошёл прочь!