— Любовь моя?

— О Боже! Ты думал… — паника снова промелькнула на ее лице, а за ней последовало такое ужасное чувство вины, что он увидел, как оно сокрушает ее.

— Вот почему ты меня возненавидишь. Вот почему малыш, растущий во мне, будет всем, что у меня останется от тебя после сегодняшнего дня.

В прошлом Лукан ждал бы ее объяснений, не желая пугать или расстраивать еще больше. Он все еще сопротивлялся, но не собирался перекладывать всю ответственность на ее плечи. Последние несколько дней научили его бороться за нее всем, что у него было.

Он спрыгнул с кровати и подошел к ней, прижав к стене и схватив за обтянутые шелком плечи.

— Не говори мне, как я буду реагировать. Я никогда не смогу возненавидеть тебя и даже представить себе, что оставлю. Расскажи о своих проблемах, Анка. Мы будем работать над ними вместе.

Она попыталась освободиться от его хватки. Лукан же не отреагировал на это. Он крепче обнял ее, поднял бровь и стал ждать.

— Ладно.

Она нервно сглотнула.

— Ужас Матиаса не побудил меня ни к какому самопознанию. Я знала, что я баньши, всю свою жизнь.

Лукан смотрел на ее прекрасное, любимое лицо. Он слышал ее слова, но они просто не воспринимались. Да и как они могли? Потому что если она сказала то, что он думал…

— Почему ты никогда не говорила мне?

— И рискнуть потерять тебя? — Она склонила голову и покачала ею: — Я была слишком напугана.

— Значит, ты скрывала это знание от меня на протяжении всего нашего века?

Глаза Анки закрылись. Она кивнула, несколько складочек появилось между ее бровей, когда она хмурилась.

— Я чувствовала, что должна была это сделать. Попытайся понять…

— Понять что? — рявкнул он. — Что ты лгала мне больше ста гребаных лет?

Подняв ресницы, она встретилась с ним взглядом.

— Если ты хочешь видеть все именно так, то да. Но ты же знаешь, что есть еще охотники, готовые продать баньши Совету ради прибыли! Эти женщины — большинство из них ничего не сделали, и все же их отправляют в лагеря, где их редко можно увидеть или услышать снова. Так много людей стремилось к нашему уничтожению. Неужели ты не понимаешь моего страха?

Он крепко схватил ее и встряхнул: