Под мелодию, которая то замедлялась, то нарастала, танцовщица совершала змеящиеся волнообразные движения рук, бёдер, живота; она то кружила, как будто совсем не касаясь ступнями пола, то передвигалась по залу лёгкой скользящей поступью. Это было захватывающее зрелище: тело девушки казалось таким изящным и гибким, точно в нём совсем не было костей. В какой-то миг она приблизилась к столу, за которым восседал царь, и, взмахнув руками, вдруг протянула их к Нину, как будто призывала его к себе. При этом она не переставала вращать бёдрами и вздрагивать грудями, стоя на одних лишь кончиках пальцев.

Ану-син ясно видела перед собой царя Нина, владыку Ассирии и повелителя мира, невысокого, приземистого человека, видела его бычью шею, широкие плечи. Уже немолодой, но по-прежнему пышущий силой, с алчным блеском в чёрных глазах под широкими дугоообразными бровями, с мускулистыми руками, покоившимися на подлокотниках кресла, — таким предстал ассирийский лев перед Ану-син.

Мгновение Ану-син смотрела на царя — и он смотрел на неё.

Затем она принялась кружить перед столом с бешеной быстротой; от её рук, ног, бёдер точно исходили волны душистого тепла, которые окутывали людей, обволакивали неземной негой и заставляли замирать в любовном томлении.

Но вот танец снова изменился. Теперь это был откровенный призыв к утолению сладострастного желания, к совершению таинства любви, жаждущей удовлетворения. Полузакрыв глаза, Ану-син выгибалась дугой, вздрагивала грудями, ласкала себя, издавала тихие стоны и, казалось, задыхалась от изнеможения.

Красноречивые выразительные движения танцовщицы никого не могли оставить равнодушным — у зрителей дух захватывало от восторга.

Шамхат, аккадская наложница царя, лучше остальных могла оценить чарующую красоту танца. Но не восхищение, а тревогу возбуждал он в ней. Она смотрела на лицо Нина, которое с ужасающей ясностью отражало все его желания. И сейчас оно отражало вожделение, неприкрытую жажду обладания, ту безудержную похоть, которая по своей силе не уступала его стремлению покорять народы и властвовать над ними.

Окружённая придворными женщинами из своей свиты, Шамхат сидела в кресле очень прямо, почти надменно, как полагалось, пожалуй, лишь главной жене царя. О том, что её мучил давний недуг, выдавал сухой кашель, который она с трудом сдерживала, а из-под вуали на расшитое каменьями платье временами осыпались румяна и белила, которыми она скрывала измождённое болезненными приступами лицо.

Любимая наложница царя, некогда затмившая его главную жену и мать наследника, разглядывала Ану-син внимательными глазами, от которых не укрылся бы никакой изъян. Женское чутьё, обострённое в многочисленных дворцовых интригах, отточенное в искусстве устранения соперниц, подсказывало ей, что избранница казначея опасна. Нужно было найти какой-нибудь предлог, чтобы как можно скорее выпроводить Оннеса из Ниневии вместе с его молодой женой. Устранить возможную соперницу до того, как царь пожелает призвать её в свои покои…