— Я пошутила! — шепотом визжу я, делая ответный удар.

Пару минут мы деремся в полной тишине.

— К вопросу о возрасте, — устало дышит Сашка. — Драться подушками так же глупо и нелепо, как и не лечь в постель к такому потрясающему мужчине, как не выйти за него замуж. Знаешь, что тебя ждет?

— Что? — спрашиваю я, перекидывая тяжелую косу на спину.

— Ты состаришься. Станешь страшной как смертный грех, в наказание за гордыню и тупость. И будешь прятаться в доме престарелых от пенсионера Сергея-Филиппа, продолжающего тебя преследовать, — зловеще пророчит Сашка, залпом выпивая очередную порцию сладкой наливки.

— Ванька ждет отца? — меняю я тему. — Ты про него ему рассказываешь?

— Я хочу, чтобы он не чувствовал себя ущербным. Чтобы не думал, что отец бросил его. Это травма, — честно отвечает Сашка.

— А он бросил? — осторожно спрашиваю я подругу, впервые заходя так далеко в запретную зону.

— А он не знает, что Ваня родился, — шепчет Сашка, пьяно улыбаясь.

Задавать дополнительные вопросы боюсь. Вторую паузу прерывает звонок Вари.

— Девочки! Вы еще не спите? — Варька с распущенными кудрявыми волосами появляется на экране Сашкиного телефона. — Есть новости?

— Есть, — ворчит Сашка. — И все плохие. Лерка чокнулась.

— Она не чокнулась, — бросается на мою защиту добрая, милая Варя. — Она растерялась и запуталась. Ей нужно время. Она сама во всем разберется. А он подождет. Вот увидите! Помните, как мы читали тетрадку Вовкиной мамы, которая в нее с юности стихи записывала?

— Помним! — кивает за нас обеих Сашка.

— Так вот! Я тогда в десятом классе первый раз прочла одно стихотворение Асадова. И запомнила на всю жизнь. Для тебя, Лерка! Слушай!

Любим мы друг друга или нет?

Кажется: какие тут сомненья?

Только вот зачем, ища решенья,

Нам нырять то в полночь, то в рассвет?

Со второго четверостишия я выпадаю из реальности. Нырять в полночь и рассвет. Красиво. Образно. Просто, но так точно.