Упершись локтями в стол, виконт помассировал виски. Пребывая в растерянности и замешательстве, он пытался избегать всякой мысли о Диане даже сейчас, после слов Френсиса. И тут он вдруг понял, почему избегал. Ему было легче верить в ее предательство, чем в любовь. Было легче презирать ее, верить в то, что он был ее не достоин. Но теперь стало ясно, что Френсис оказался прав: Джервейз, не достоин женщины, на которой женился. В глубине души он всегда это знал, но теперь…

Виконт долго молчал, потом наконец проговорил:

– Ты сказал о том, что если бы мог полюбить женщину… Что ты имел в виду?

Воцарилось тягостное молчание. И Джервейз увидел, что лицо кузена смертельно побледнело.

– Я имею в виду именно то, что сказал, – ответил Френсис и все же не отвел глаза. – Я скоро уезжаю из Англии. Уезжаю… с другом. Думаю, в будущем мы поселимся в Италии. Или в Греции. Античный мир более терпим к людям вроде нас.

Джервейз вздрогнул – и замер в изумлении, глядя на кузена с отвращением. Он знал, что мужчины, предпочитающие свой пол, существуют, но никогда о них не задумывался, а если и думал о них, то как о развратниках, обитающих где-то на задворках общества. Он думал, что их извращенность должна как-то отражаться на их лицах. Они не могли выглядеть так, как Френсис, не могли!

– Нет, это невозможно! – воскликнул виконт.

– Очень даже возможно. Более того – это несомненно. Если бы я мог быть другим, я был бы другим, но у меня нет выбора. – Френсис по-прежнему говорил спокойно, но было очевидно, что он держался из последних сил. – Ты не только мой друг, но и глава семьи, поэтому я… В общем, тебе следует знать: я не обеспечу тебя другими наследниками после Джоффри. В этом смысле ты не можешь на меня рассчитывать.

Джервейз внезапно осознал, что крепко сжимает в руке пресс-папье венецианского стекла, и заставил себя расслабить пальцы. Он долго молчал. Наконец из сумятицы охвативших его эмоций родилась фраза:

– Если ты прикоснешься к моему сыну, я тебя убью.

Френсис сначала густо покраснел, потом кровь отхлынула от его лица, и оно стало мертвенно-бледным. Он встал так резко, что опрокинул стул.

– Я знал, что ты можешь быть слепым и бесчувственным, – сказал он с убийственной мягкостью. – Но я даже не догадывался, что ты такой дурак!

Резко развернувшись, Френсис вышел из комнаты, но казалось, что эхо его слов еще долго витало в воздухе. Джервейз привстал со стула, протягивая руку в сторону двери – словно хотел забрать свои слова обратно, – но потом со вздохом осел на стул. Он почувствовал ужасную тяжесть в груди и на мгновение подумал, что его сердце не выдерживает. Но сердце продолжало биться, и кровь пульсировала в висках. Хотя его жизнь лежала в руинах, тело во всем своем грубом здоровье продолжало функционировать.