— Арина, с вами все хорошо? Присядем? Воды? Может, скорую вызвать?

Похоже, я онемела и застыла посреди комнаты, разглядывая полотно. Это был мой портрет на фоне океана, словно я выглядываю из его глубины. Такой, как меня рисовала мама. В том, что это ее работа, ее манера накладывать мазки, не было никаких сомнений. Только я никогда не видела этой картины прежде. На другой стороне полотна едва заметно она всегда ставила дату и подпись. На этой подписи нет, но есть дата. Написана чуть больше года назад! Теперь у меня есть доказательства — моя мама жива!

Юрий

Побочные эффекты любви.

В городе-герое Москва прекрасная погода! Плюс двенадцать градусов, — вещал слишком бодро и патриотично для шести утра голос молоденькой стюардессы, учитывая, что там, откуда мы летим было больше двадцати пяти даже ночью, а у меня из одежды только пара футболок да джинсы, что и так на мне. — Наш полет подходит к концу, просим оставаться на местах до полной остановки двигателей.

Все небо затянули серые тучи, одна темнее другой. Где-то там над облаками так и осталось сиять приветливое утреннее солнце, но здесь, похоже, мы увидим его не скоро. Когда, закинув на плечо рюкзак, я выходил из дверей аэропорта, как по заказу ливанул ледяной дождь.

— Вот, я и вернулся, родина-мать. Только, что ж ты у нас такая суровая?! — не найдя обещанного автомобиля поблизости, поежился от пронизывающего ветра, смешанного с водой, и, набравшись решительности, вынырнул из-под козырька.

Пока добрался до машины на стоянке, в которой мирно дрых водитель, на мне уже не осталось ни одного сухого места. А пока стучал в окно, Женек продрал глаза и пытался вспомнить, где он и кто этот скукоженный мужик, что вот-вот разобьет ему стекло, у меня уже начали стучать зубы.

— Здарова, Сухой!

— Еле тебя нашел.

Автомобиль представительского класса встретил меня комфортным креслом с подогревом сиденья, теплом и почти домашним уютом. Жека, скрипя зубами и почти ревностно посмотрел на мою мокрую задницу в его кожаном салоне, но промолчал, только выудил для меня из бардачка пачку бумажных салфеток, и я ими, хотя бы, обтер лицо.

Он любил свою тачку. Любил по-настоящему, с полной самоотдачей. Он о бабах никогда не говорил так, как об этом куске железа, хотя их тоже любил. Это было первое, что он купил, когда обзавелся деньгами. Нафаршировал ее по полной программе и радовался, как ребенок, который, наконец, дорвался до желанной игрушки.

— Где так поджарился? — в тонком джемпере и кожаной куртке он уже красиво выруливал со стоянки аэропорта на трассу, отхлебывая из пластикового стаканчика давно остывший кофе.