– Так вот почему вы не женились! – Интересный у нас получается разговор. – Чтобы быть свободным?
Он улыбнулся, белозубая улыбка на загорелом лице.
– Именно так. Я сам себе господин. Никому ничего не должен, ни мужчине – за пропитание, ни женщине – из чувства долга. Нанялся к вашему дядюшке, ношу его цвета, но я ему не слуга. Я англичанин и рожден свободным, мне никто не указ.
– Вы мужчина, – вздохнула я. – Для женщины все иначе.
– Да, – кивнул он. – Если только она не замужем за мной. Двое могут быть свободны и вместе.
Я рассмеялась тихонько, крепче прижала к себе сына.
– Вы и впрямь далеко пойдете – без денег, без жалованья, женившись против воли вашего господина, без благословения семьи невесты.
– Случалось начинать и похуже. – Видно, такой мелочью его не смутишь. – Скажу по правде, предпочел бы женщину, которая меня полюбит, доверит свою жизнь и благополучие, не нужен мне ее папаша, уж он меня свяжет по руками и ногам приданым и брачным контрактом.
– А ей что достанется?
– Моя любовь. – Он взглянул мне прямо в глаза.
– Которая, конечно, стоит того, чтобы порвать с семьей, рассориться с господином, к тому же близким родственником будущей супруги?
Он посмотрел наверх, туда, где под бойницами башенок замка ласточки слепили из грязи и глины свои гнезда.
– Мне нужна женщина, свободная как птичка. Та, что придет ко мне в жажде любви, моей любви, та, которой ничего, кроме любви, не нужно.
– Вот и получите вместо жены дуру, – резко бросила я.
Он снова поглядел на меня, усмехнулся:
– Выходит, мне повезло, что я такой женщины еще не встретил. И никто не остался в дураках.
Я кивнула. Вроде бы вышла победительницей в споре, но нет, все равно оставалась какая-то недоговоренность.
– Лучше уж мне оставаться незамужней. – Опять точка не поставлена.
– Да уж, лучше, – странным тоном отозвался он и низко поклонился, собираясь уходить. – Прощайте пока, леди Кэри. Уверен, ваш малыш всегда будет вашим, в длинных штанах или в коротеньких. Я любил свою мать до ее последнего вздоха, Господь упокой ее душу, и всегда оставался ее малышом, даже когда вырос совсем большой и слушаться перестал.