— А как мы будем жить в Генуе? Как традиционные евреи или как христиане? — спросила я.

Я еще никогда не ощущала в его улыбке столько теплоты.

— Мы будем жить так, как это устраивает нас. Я не стану подчиняться христианским законам, которые запрещают мне учиться. Я не стану исполнять еврейские законы, осложняющие мне жизнь. Я буду читать книги, где задаются вопросы: вращается ли Солнце вокруг Земли или Земля вокруг Солнца? Я не буду шарахаться от свинины, если свинью забили надлежащим образом и правильно приготовили ее мясо. Я не стану подчиняться никаким запретам, касающимся мышления или поступков, кроме тех, которые имеют смысл лично для меня.

— Ты говоришь про себя. А что делать мне? — спросила я, не представляя, куда нас заведет это вольнодумие.

— Знаешь, я вспоминаю свои прежние рассуждения и сам удивляюсь: как я мог предъявлять к тебе такие требования? Твои письма и то, что ты говорила при наших встречах, имеют смысл, только если считать тебя совершенно равноправной в нашем браке. Я пока не знаю, каков твой жизненный путь. Ты должна будешь найти его сама, и, я надеюсь, мы достигнем согласия. Мы с тобой будем жить по-новому, так, чтобы уважать наших родителей и их верования, но при этом оставаться самими собой, а не просто их послушными детьми.

Пока мы говорили, отец дипломатично отсел подальше, стараясь не прислушиваться к нашим словам. Через какое-то время он не слишком убедительно зевнул и сказал:

— Буду-ка я спать. Глаза совсем закрываются.

Он погладил меня по голове.

— Спокойной вам ночи. Как хорошо, что ты снова со мной, Ханна.

Затем он закутался в плащ и улегся прямо на холодной палубе.

Дэниел протянул ко мне руку.

— Ты, наверное, тоже озябла. Давай я тебя согрею.

Мне было не то что тепло, а даже жарко от его предыдущих слов, но я не стала возражать. Я легла с ним рядом, ощущая своим телом его мужское тело, до сих пор остававшееся для меня тайной. Дэниел нежно целовал мои стриженые волосы. Потом я услышала его шепот:

— Ханна, я так давно мечтал об этой минуте, что готов, словно девушка, плакать от желания.

Мне стало смешно.

— Дэниел, — прошептала я, привыкая к его имени, как привыкают к кушанью или вину.

Я повернулась к нему. Дэниел поцеловал меня в губы. Поцелуй был долгим. Я таяла. Мне казалось, что очень скоро у меня расплавятся все кости и я превращусь в медузу. Мы погружались в незнакомое мне, удивительное состояние. Говоря языком алхимиков, это был эликсир наслаждения. Дэниел накрыл нас плащом. Его рука нежно гладила мне спину, потом скользнула под камзол и дальше, под белье. Мне впервые ласкали грудь, шею, живот. Я потягивалась, словно довольная кошка, и шептала: «Дэниел». Его имя звучало приглашением. Будто два слепца, мы ощупывали друг друга. Мы чувствовали себя первопроходцами, знакомящимися с новыми землями. Мое любопытство нарастало. Я вела рукой по его груди, потом по животу. Рука сама собой скользнула ниже и вдруг натолкнулась, как на ствол дерева, на его твердый член. Я дотронулась до запретного места, и Дэниел застонал от желания.