Гарри провел ладонью по волосам, вспоминая, насколько сильное он испытал и продолжает испытывать отчаяние.
– Я скорблю по Уолтеру, но ты знаешь, мы никогда не были близки. Я почувствовал ужас оттого, что мужчина в расцвете сил оставил мою невестку вдовой, а моих племянниц сиротами, и я злился. Уолтер был небрежен, чертовски безответственен, и теперь мне и всем остальным приходится за это расплачиваться.
Он почувствовал, как Пен, успокаивая, гладит его по руке, но не мог остановиться.
– Пен, я не ребенок. Я прожил на этой земле дольше, гораздо дольше тебя. Последние десять лет я не балетом занимался. Не надо относиться ко мне покровительственно, гладить по голове, говорить, что в следующем году все будет хорошо, потому что, черт возьми, хорошо не будет.
– Гарри. – Пен обняла его.
Он прижал ее к себе так, словно она была единственной, кто удерживал его от падения в пропасть или в омут темных чувств.
И это была правда.
– Пен, не говори мне, что любовь не важна. Я знаю: жизнь непроста, люди умирают, иногда случаются несчастья. Я знаю: любовь – это еще не все, но очень многое. Я не собираюсь от нее отказываться. Не хочу жить спокойной, правильной жизнью с хорошей, правильной, светской женой. Я предпочту бросить вызов всему этому чертову высшему свету и быть с тобой, а не танцевать на этих чертовых балах с молоденькими девушками.
Гарри прижимал Пен к себе слишком крепко. Она едва дышала.
Но она тоже крепко его обнимала. И плакала, хотя это не помогало дышать.
Наконец он отпустил ее и отступил, отвернулся. Стоя к ней спиной, даже пару раз всхлипнул.
Пен вытащила носовой платок и протянула ему.
Он неловко взял платок и снова отвернулся, сморкаясь.
– Прости меня. Извини за… – Гарри запнулся, подбирая слова.
«За то, что открыл душу? За то, что отбросил щит?»
– За потерю самообладания.
Он снова был графом Дэрроу. Хотя Пен знала Гарри давным-давно, он никогда не открывал душу так, как сейчас.
Даже в то лето, которое они провели вместе.
Пен подошла и снова обняла его, прижавшись щекой к его горячей спине.
– Прости, Гарри.