Джон рухнул на стул.

– Господи, да оставьте вы меня в покое.

Может, он сдался, потому что мы смеялись над ним. Или оттого, что атмосфера в зале изменилась: гости оживленно загомонили, словно избавившись от заклятия. Или потому что подруги наконец подошли к маме, помогли ей подняться. Они обнимали ее, поправляли ей платье, прическу, вытирали потекшую тушь.

В окружении подруг мама приблизилась и протянула ко мне руки:

– Иди ко мне, доченька, – сказала она.

– Прости. – Я прижалась к ней. – Я испортила тебе праздник.

– Это ты меня прости. – Мама крепко поцеловала меня и снова обняла. – Ты даже не представляешь, как мне стыдно.

Может, Джон сдался потому, что мы выступили против него все вместе – я, Моника, мама с подружками.

Или потому, что сын его оставил.

Или потому что Айрис расхулиганилась.

А может, потому что Бен подошел ко мне и произнес во всеуслышание:

– Ты герой.

Или Джон просто устал. Еще бы – все время за всех отвечать, вечно быть правым и держать ухо востро: не покушается ли кто на твой авторитет.

Или понял, что некоторые вещи он контролировать не может.

Как бы там ни было, он обмяк, и казалось, будто из мужчины вновь превратился в ребенка. Что-то в нем надломилось. Словно он способен был выдержать что угодно, но только не насмешки.

Джон сказал, что свет глаза режет. Схватился за живот, согнулся пополам, но тут же выпрямился. В глазах его читалась паника.

– Что со мной? – спросил он.

Ему принесли воды. Открыли окно. Мама наклонилась, пощупала его лоб. Заметила, что Джона пробил холодный пот.

– Он случайно не астматик? – подал голос Роджер.

Моника с жалостью смотрела на Джона. Может, она его любила. Или думала, что он прикидывается. Или, как я, вспомнила вечеринку в честь помолвки, когда Роджер вот так же рухнул на стул. Наверное, все облеченные властью мужчины притворяются больными, когда их загоняют в угол. А может, она думала, смех – настолько опасное оружие, что Джон может умереть?