Он кивнул.

– Нам с Коннором нужно уложить кучу вещей.

– Правда? Укладываете вещи? – спросила я, криво усмехаясь. – Ну да, это же серьезная работа, двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Поэтому от Коннора нет ни слуху ни духу?

– Нет, – произнес Уэстон тихим, напряженным голосом.

Я покачала головой и затуманенным от слез взглядом оглядела соседние столики.

– Чувствую себя так, будто катаюсь на американских горках, хотя вообще не хотела идти на этот аттракцион. Но я уже села в вагончик и еду. Вверх, вниз. Выше, ниже. А теперь я не могу сойти.

– Я понял.

– Неужели? – рявкнула я и вскинула руку, не дав ему возможности ответить. – Не важно. Прямо сейчас я не хочу о нем говорить.

– Понял. Я пришел сюда поговорить с тобой. Как твой отец? И ферма?

– Папе лучше, но он еще слаб. Не знаю, станет ли он таким же сильным, как до сердечного приступа. Ему ведь делали шунтирование. А ферма переживает трудные времена.

– Расскажи.

– Тут особо нечего рассказывать. Обычная история, каких множество. Дела идут плохо, долгов куча, банк лютует.

– Насколько велик долг?

– Нельзя сказать, что сумма неподъемная, но столько денег у нас сейчас нет. – Я посмотрела на него. – Это все, что я могу тебе сказать.

– А что с твоим гарвардским проектом?

– Он не существует. – Я натянуто улыбнулась. – В последнее время я немного отвлеклась от учебы.

– Мне жаль, – тихо сказал Уэстон.

– Почему тебе жаль?

Он пожал плечами и похрустел костяшками пальцев.

– Я же твой друг. Мне жаль, что ты страдаешь, Отем.