– Я не специально, Кэтрин, клянусь.

– Но… Я просидела над могилой Арахиса до темноты и не видела тебя.

Эллиотт досадливо поморщился.

– Я ждал. Просто не знал, что еще сделать.

Я сидела рядом с фотографиями и по очереди касалась то одной, то другой.

– Я помню, что видела тебя в соседских дворах, ты подстригал газоны. Ты смотрел на меня, но никогда не заговаривал со мной.

– Потому что я ужасно боялся, – признался Эллиотт и нервно хохотнул.

– Боялся меня?

– Я думал, что ты самая хорошенькая девочка из всех, что я когда-либо видел.

Я взяла в руки одну из фотографий.

– Рассказывай дальше.

– Следующим летом, – продолжал Эллиотт, – я увидел, как ты сидишь на качелях у вас на крыльце. Ты смотрела во двор, там был выпавший из гнезда птенец. Я наблюдал, как ты забралась почти на самую макушку березы и вернула его в гнездо. У тебя ушло полчаса, чтобы спуститься на землю, но ты справилась. На тебе было розовое платье.

Он похлопал по одной фотографии: на этом снимке я сидела на крыльце, глубоко задумавшись. Мне было лет одиннадцать-двенадцать, и на мне было платье, которое очень нравилось моему папе.

– Это самое красивое фото из всех, что я когда-либо делал. Я видел это по твоему лицу. Ты думала о том, что только что сделала, и твои глаза светились удивлением и гордостью.

Эллиотт усмехнулся и качнул головой.

– Все в порядке, можешь потешаться надо мной.

– Нет, просто это… – я слегка пожала плечами. – Неожиданно.

– И немного жутко? – подсказал Эллиотт. Он ждал моего ответа с таким видом, словно каждую секунду ожидал, что я его ударю.

– Не знаю. Теперь у меня есть фотографии меня и моего отца, о существовании которых я понятия не имела. А эта? – спросила я.

– Тут ты помогаешь отцу починить сломанную доску на крыльце.