– Если он выглядит как жаба и говорит как жаба…

– Он брат твоей матери или отца? Или муж чьей-то сестры?

– Не знаю, – ответила я, задумчиво глядя в потолок. – Я никогда не спрашивала.

Эллиотт фыркнул.

– Это странно.

– Все это странно, поверь.

В комнате было темно, дом притих, только время от времени по коридору проходила Уиллоу да изредка проезжали машины по улице. Комод стоял, прислоненный к двери, а его подпирала кровать, так что я почти не боялась внезапного вторжения кого-то из гостей. Я потянулась к Эллиотту и осторожно поцеловала его припухшую губу.

– Не больно? – спросила я.

– Ни капельки.

Я легла, прижавшись щекой к груди Эллиотта, и стала слушать, как бьется его сердце. На несколько секунд оно зачастило, потом снова стало биться ровно. Эллиотт обнял меня и тихо заговорил, звук его низкого голоса успокаивал.

– Рождественские каникулы, потом Рождество, затем Новый год, а потом – последний семестр старшей школы. Через месяц после Нового года тебе исполнится восемнадцать.

Я моргнула.

– Ух ты. С трудом верится.

– Все еще планируешь остаться здесь?

Я обдумала его вопрос. Раньше мне казалось, что восемнадцать лет – это некий недостижимый рубеж. Однако сейчас, когда рядом был Эллиотт, даривший мне тепло и безопасность, моя былая решимость пошатнулась.

– Нерешительность – это нормально, – проговорил он.

Я ущипнула его за бок, и Эллиотт почти беззвучно вскрикнул. В ответ он принялся меня щекотать, и я взвизгнула, но тут же поспешно закрыла рот ладонью.

Мы тихо хихикали, и тут дверная ручка повернулась.

– Кэтрин? – позвала Уиллоу.

Я замерла, обмирая от страха. Пришлось собрать в кулак всю храбрость, чтобы заговорить.