Все оказалось совсем не так. Можно сказать, с точностью до наоборот.

Мысль о брачной ночи так сильно беспокоила ее, что ей хотелось поскорее покончить с этим.

А ее список, условия, которые он посчитал одновременно странными и милыми. Боже правый, он был настоящим ослом! Все это время она пыталась найти способ не вернуть к жизни прошлый кошмар.

Она не хотела, чтобы он пользовался языком. Потому что кто-то использовал свой язык против нее.

Она хотела, чтобы они разделись. Значит, кто-то даже не потрудился снять одежду, прежде чем…

Он снова хмуро уставился на панталоны, которые тискал в руках, и стежки в его глазах стали расплываться.

Сколько раз он использовал это довольно-таки удобное отверстие с любовницей? И хотел сделать то же самое с Александрой накануне ночью. А почему бы и нет? Удобно же.

Злость стиснула грудь. Неожиданно ему показалось, что он держит в руке нечто обжигающе горячее, и он отбросил ни в чем не повинную тряпочку.

Развернувшись, он поискал глазами, что можно сломать. Для этой цели идеально подошел массивный прочный стол. Пирс разнес его на части одним ударом, после чего продолжал крушить, топтать ногами.

Она хотела, чтобы они находились лицом друг к другу. Значит, тот, кто ее взял, использовал другой – извращенный, унизительный способ.

Редмейн сорвал что-то со стены и с размаху швырнул на пол.

Все это время он был слишком возбужден, слишком увлечен ею, чтобы всерьез задуматься, почему она попросила быть аккуратным и не повредить ее внутренние органы.

Потому что… Тот, другой…

Пирс взревел и стал глубоко дышать, чтобы не отправить на пол содержимое своего желудка.

Что-то еще громко треснуло под его каблуками.

Он пытался. Видит Бог, он старался не позволить, не дать себе представить ее в таком положении. Не вышло.

Ее изображение закричало на него, и ему захотелось, чтобы она смогла разбить его проклятый череп и выбросить… выскрести… выжечь немыслимый образ. Тоже не вышло. Поэтому он принялся крушить все, что только попадалось под руку, так что обломки и обрывки стали соответствовать жалким остатками его совести.

Подумать только, в чем он ее обвинял! В чем только не подозревал! Как вел себя с ней! В брачную ночь она попросила погасить свет вовсе не для того, чтобы не видеть его лица. Она не хотела, чтобы он видел ее страх.

А он не проявил никакого снисхождения к ее робости, не думал ни о чем, кроме пожиравшей его похоти.

И еще он был непростительно жесток, когда решил, что она обманула его насчет девственности.