В вестибюле Констанс в одиночку сдерживала натиск удивленных клерков, портье и так понравившегося Пирсу метрдотеля. Все смотрели на него, одни с удивлением, другие с опаской.
– Завтра я возмещу все, что сломал, и заплачу за любые дополнительные работы, – устало проговорил он. – Я не мог… я не хотел идти к ней…
– Не беспокойтесь, ваша светлость, – тихо сказала горничная. – Они знают только то, что должны знать, но они все понимают.
– Что они понимают? – нахмурился Пирс. Он не хотел больше смущать жену.
Констанс уже открыла рот, чтобы ответить, но молодой портье перебил ее, сказав по-французски:
–
Пирс устало повернулся и медленно направился к служебной лестнице, не позволяя себе задуматься, почему не поправил юношу.
Пирс открыл дверь в комнату Александры, не обнаружил ее, окликнул, не получил ответа и остановился в дверном проеме, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте.
В комнате не горела ни одна лампа, а дневной свет за окном уже давно уступил место ранним сумеркам. Дамастные занавески кремового цвета колыхались на ветру – все окна в комнате были открыты. Больше никакого движения не было.
Тем не менее он ощущал ее присутствие. Некое тяготение, надо признать, довольно мощное – вероятно, так луна действует на приливы и отливы, – заставило его войти в комнату и осмотреть все углы. В одном из них он и обнаружил свою жену. Александра втиснулась между гардеробом и стеной и сидела на полу неподвижно, с каменным лицом, обхватив руками колени, и смотрела прямо перед собой.
На этот раз он окликнул ее громким шепотом. Она вздрогнула, но не посмотрела на него, пока он не обошел кровать и не остановился рядом.
Пирсу хотелось задать ей сотню вопросов, первым из которых был стандартный, но очень важный: «Ты в порядке?»
Но он прикусил губу и не стал зря сотрясать воздух. Было совершенно очевидно, что она не в порядке.
И в этом виноват он, по крайней мере частично.
Александра встала, сделала шаг вперед и остановилась прямо перед ним. Ее спина была очень прямой, плечи расправлены. Она напоминала мученицу, готовую встретить свою судьбу. Пирсу очень хотелось помочь ей, поддержать, обнять, но он не был уверен, что в этот момент ей будет приятно его прикосновение.
В мягкой синеве сгущающихся сумерек она казалась очень бледной. Глаза были заплаканными, лицо осунувшимся. Губы, припухшие от поцелуев – его жадных поцелуев, – дрожали.
Кого-то привлекла ее красота, и он превратил ее в трагедию. Несмотря на простую одежду и практичный стиль, только слепой мог не заметить ее царственную осанку и идеальные пропорции тела.