Дафну обуял страх перед ненавистью, которая читалась на лице мужа.

Еще больше испугалась она, когда он вдруг приблизился к ней почти вплотную и процедил сквозь зубы, глядя прямо в глаза:

– Но смеется тот, кто смеется последним! И я посмеюсь. Он страшился пуще смерти мысли, что его титул может перейти к такому, каким считал меня, – к заике и дебилу. Но я сделаю хуже. Он перевернется в могиле, когда узнает…

– Саймон! Пожалуйста, прекрати. Мне страшно… Успокойся…

Теперь их роли переменились: уже не он, а она уговаривала успокоиться.

– Нет! – крикнул он так, что она вздрогнула и испугалась, что прибегут слуги. – Нет, слушай меня! Или уходи!..

Ей хотелось так сделать, но она пересилила себя и только на всякий случай немного приблизилась к двери.

– Конечно, я вскоре понял, – продолжил он уже спокойнее, – и окружающие помогли мне в этом, что я не дебил, не полоумный. Да и отец… мне всю жизнь трудно выговаривать это слово… тоже знал это. А потому успокоился, считая, что род Гастингсов будет сохранен.

Странная улыбка промелькнула на его лице. Жестокая, мстительная. Такой она не видела никогда раньше и уже поняла, что скажет Саймон. Он произнес:

– Однако род Гастингсов умер во мне… Этого он знать не мог. Об этом не догадывался. Но он исчез во мне, в моей душе, в сердце и не будет никогда продолжен. Ибо даже мои родственники… их так опасался отец… они все женщины. Гастингсов больше нет. – Он пожал плечами и рассмеялся. – У меня только двоюродные сестры, кузины… А я, единственная его надежда, не оправдаю его тщеславных чаяний… От меня он не получит потомства.

Дафна уже отошла от двери, поняв, что угрозы для нее нет, и презирая себя за минутный страх. Она вспомнила вдруг о письмах, которые вручил ей старый герцог Мидлторп, – письмах отца к Саймону. Она так ничего и не сказала о них и не знает теперь, нужно ли вообще говорить. Но, возможно, как раз в них отец сожалеет о своем поведении, кается, просит прощения?

– Быть может, твой отец перед смертью испытывал чувство вины? – неуверенно сказала она. – Муки совести?

– Это уже ровно ничего не значит, – ответил Саймон. – После моей смерти род Гастингсов прекратит свое существование. О нем забудут. И мысль об этом д-доставляет мне удовлетворение.

С этими словами он поспешно вышел. Но не через дверь в коридор, близко к которой стояла Дафна, а через свою туалетную комнату.

Дафна, обессиленная, опустилась в кресло, по-прежнему продолжая кутаться в простыню, сорванную с постели.

Что делать? Что ей теперь делать?

Она ощутила дрожь во всем теле и тихо заплакала.