Ной застыл как статуя, и на его лице было такое же непроницаемое выражение, что и у Эдварда, словно они были двумя застывшими ладьями в шахматной партии. И все же я представляла, какие эмоции бурлят в Ное за этой маской. Он будет молчать, скажет правду или солжет?

«Уверен, ты что-нибудь придумаешь», – говорил мне Ной. Но теперь алиби, на которое он намекал, было невозможно произнести вслух, поскольку оно вообще не было ложью.

– Я хотела узнать больше информации о своей бабушке, – ответила я. – Простите. Нам не стоило вторгаться в ваш кабинет. Я просто… просто очень хотела узнать что-нибудь о ее жизни.

Он уставился на меня глазами, очень похожими на глаза своего внука.

– Тогда почему ты не спрашивала у нее?

Почему я не спрашивала у нее?

Я ведь спрашивала. Время от времени. Но она не хотела обсуждать свое прошлое, годы до переезда в Нью-Йорк, до встречи с дедушкой. Она всегда переводила разговор на другую тему. Разве не грубо настаивать, если человек не хочет об этом говорить?

Почему намного проще наводить справки о жизни человека, который уже не может это опротестовать?

– Может, я должна была настоять, – наконец ответила я. – Но мы почему-то не знали про Нантакет. Не знали про… вас.

Эдвард промолчал.

Я нервно ломала руки.

– Мы не знаем, откуда она родом, была ли у нее семья, выжил ли кто-нибудь. Я подумала, раз у нее были ваши письма… может, у вас есть ее письма, в которых она могла писать о своем прошлом.

– Это личные письма.

– Я знаю. Вы правы. – Мне ли не знать? Когда письма перестают быть личными и становятся достоянием общественности? Историки постоянно читают старые дневники и письма. Это происходит, когда связанные с ними люди умирают? Если у вас, читателя, нет зацепок? Или это всегда называется вторжением в личную жизнь? – Я просто хотела узнать о ней побольше. Есть ли у вас какие-нибудь записи о ее жизни до переезда к вам?

Он нахмурился.

– Нет.

Я приуныла. Но, с другой стороны, он был еще мальчиком, когда к ним переехала моя бабушка. Его родители могли знать, но он-то откуда?

– Ладно.

Его лицо стало еще более хмурым, но что бы ни скрывалось за этой гримасой, эти чувства были направлены не на меня и не на Ноя.

– Вы правда ничего не знали про Нантакет?