— Нет, с чего бы мне, — пожимая плечами, ответила Хадижа, смотря в окно автомобиля.

— Хадижа, ты сама видела, она прекрасно танцует. Такой профессионализм не часто встретишь и в Марокко.

— Видела, — подтвердила девушка, — А также видела, что она красива и не прочь занять место не только танцовщицы в клубе, но и чьей-нибудь жены, — фыркнула Хадижа, особо выделяя последние слова.

Зейн не мог сдержать улыбку:

— Неужели ревнуешь?

— А стоит?! — наконец, повернулась к нему лицом Хадижа. — Ты же «проклятье фараона», не принадлежащий никому.

— Хватит, — голос мужчины стал строже и заставил вздрогнуть, — Хадижа, я стараюсь быть хорошим мужем, да просто, хорошим человеком; стараюсь понять тебя и принять такой, какая ты есть, но и ты пойми меня. Однажды я уже позволил любви завладеть моим сердцем, но эта любовь оказалась ненужной, выброшенной в песок пустыни, и я не уверен, что смогу выдержать подобное во второй раз, — Зейн глубоко вздохнул и продолжил уже спокойнее, — Хадижа, я понимаю, ты очень молода, почти ребенок, но при этом знаю, что ты способна понять многие вещи, и потому хочу тебя попросить: не играй чувствами, если не уверена, что сможешь на них ответить. Хорошо? — он пристально посмотрел на девушку.

— Да, прости, — потупилась Хадижа.

Слова Зейна ударили под дых. Он сейчас сам признался, что считает её чуть ли не ребенком, способным лишь играть в любовь, как во что-то детское и забавное. Действительно, она чуть ли не каждый день твердила себе, что ей не нужна любовь вообще и Зейна, в частности. Всё то, что было между ними в Фесе, являлось лишь вынужденным для них двоих шагом, чтобы спасти от позора её и её семью.

Всю оставшуюся дорогу они молчали, и стоило автомобилю затормозить возле замка, как Хадижа поспешила спрятаться в своей комнате — именно спрятаться, от Зейна, от себя и от образа таинственной, страстной танцовщицы, околдовывающей её мужа. А у Хадижи бешено стучало сердце, измученное жгучими уколами ревности, в которой она не признается даже самой себе, ибо не уверена в том, что чувствует что-то настолько настоящее и сильное, чтобы не разочаровать Зейна.

Закрыв дверь, Хадижа уткнулась лицом в подушку и, наконец, дала волю слезам.

Двадцать четвертая глава

Двадцать четвертая глава

Хадижа сидела на полу студии, смотря на холст, на котором уже довольно ясно вырисовывался силуэт танцующей женщины. Художница поморщилась: ей совсем не хотелось вспоминать сцену в клубе, но как нарочно именно образ танцовщицы с саблей будоражил ее воображение и послушными штрихами ложился на холст. И сейчас Хадижа сидела, изучая уже нарисованное, и не могла понять, что ее так волнует, что за неясная тревога и тоска поселились в груди. Девушка посмотрела вокруг: на стенах висели наброски и рисунки карандашом: вот пейзаж Сены с виднеющимся вдалеке собором Парижской Богоматери, вот портрет Одетты, нарисованный украдкой пока они сидели в кафе, Жак, — взгляд остановился на портрете Зейна, и Хадижа отвернулась, опустив глаза. Она с Зейном практически не виделась, с того разговора в машине. Хадижа все свое свободное время проводила в студии, рисуя, он — в делах клуба, не исключено, что в компании Гарры, либо дома, но девушка его избегала.