– Он жив? – спросила, подбежав, Федька.

– Жив! Вязать надо.

– Чем?

– У Пахомыча всегда с собой полно всяких веревок.

– Застрял я! – крикнул Пахомыч. – На корневище, что ли, налетел! Без подмоги не выдерусь!

– Экий ты статуй нечестивый! Сейчас помогу! Стереги его, Фадетта. Коли что – стреляй, – и Дальновид побежал к саням.

– Этот и есть главный злодей? – спросил он, подавая Миловиде руку, чтобы свести ее с саней.

– Нет это Полкашка. Хорошо, что не ушел!

– Чудом не ушел! Пахомыч, слезай, будем сани вызволять. Да веревки доставай. Я тебя знаю, у тебя под сиденьями целый амбар добра. Что, Миловида, справедливость торжествует?

Пухленькая сильфида в мужицком тулупе, хорошо знакомом Дальновиду, потому что в нем не раз исполнялась роль дворника с лопатой, быстро обняла сильфа и поцеловала в щеку.

– Погоди, я Пахомычу помогу, – сказал он. – И к нашим. Они там Лисицына с каким-то плешивым в яму загнали, отстреливаются. Их кучер гайдука ранил, Выспрепар какого-то урода подстрелил. Все прекрасно!

Федька смотрела на раненого, опустив пистолет. Она узнала его и страх как боялась, что если прицелится – то выстрелит.

Это был он – убийца, зарезавший Бориску и гнавшийся за ней самой до Смоленского кладбища. Господь услышал молитву и отдал злодея ей в руки. Не в беззащитные руки, а в вооруженные!

Но из злодеевой шеи торчала стрела. Выстрел, спасший Дальновида, оказался роковым для Федьки – она не могла пристрелить раненого. Злодей, видно, что-то понял – он открыл глаза и уставился на Федьку. И он попытался что-то сказать, но не вышло – только понапрасну дергались губы, открывая беззубые десны.

– Лежи тихо, ирод, – сказала Федька. – Не то пристрелю.

– И-эх! И-эх! – вскрикивали разом Дальновид с Пахомычем, приподнимая сани и высвобождая их из нечаянной ловушки. Наконец получилось, и Пахомыч повел под уздцы серого мерина туда, где Федька сторожила убийцу. Дальновид шел следом и чесал в затылке. Вид у него был озадаченный.

Миловида же стояла среди невысоких елок, боясь сделать шаг, – снегу там было выше колена, а она пустилась в погоню в тех самых туфлях на трехвершковых тоненьких каблуках, в которых ходила по лисицынскому дому, исполняя обязанности чтицы, а потом бежала вдоль Фонтанки.

Дальновид был опытен во многих делах, но вязать пленников ему, сдается, еще не доводилось. Да и злодей от предсмертного отчаяния стал брыкаться. Кое-как его спутали и уложили в санях. Потом Пахомыч, мужичище крепкий, вернулся за Миловидой и на руках принес ее, чтобы усадить рядом с пленником.

– Ступайте туда! – велел, показав рукой, Дальновид. – Да поскорее! Я – к нашим!