Фельдшер послушно закусил огурцом.

– Ну как? – спросила Елизавета Петровна.

Фельдшер подумал и сказал:

– Хорош!

Потом он вопросительно посмотрел на Елизавету Петровну и спросил:

– Фёдоровна? – и добавил: – Я по запаху слышу: Фёдоровна!

– Да, – подтвердила Елизавета Петровна, – Фёдоровна, кто ж ещё?

– Он там в пазике ходит, – сказал фельдшер, – холодильники открывает, мешки прокалывает ножницами. Весь забрызгался.

Он опять стал говорить неестественно возбуждённым голосом, как будто речь шла о мальчишке, который набезобразничал.

– Ну и допрыгался, сердешный, – сказала Елизавета Петровна, – говорила я ему, ничего хорошего из этой твоей затеи не будет! Нельзя тебе с армией связываться. Да кто меня слушает? Давай, – она повернулась к Иевлевой, – одевайся.

Они вышли на улицу, Петровна повернулась к фельдшеру и сказала:

– Ты знаешь что, ты это, иди к себе, а хочешь, вернись, у меня подожди, нечего тебе там делать!

– Да, я к себе пойду! – сказал фельдшер.

Он повернулся и пошёл к своему дому. А женщины заспешили в сторону площади, на которой стоял изуродованный ящером пазик.

Навстречу им, со стороны площади, шёл мужчина в пальто. Это был парторг. На голове у него не было шапки, волосы были растрёпаны, пальто расстёгнуто. Шёл он прямо на женщин, но их не видел.

Вдруг он остановился и сказал довольно громко:

– Слава Тебе, Господи, Иисусе Христе! Слава Тебе, Господи, во веки веков! Аминь!

Он поднял правую руку с перстами, сложенными в щепоть, и медленно, с широким размахом перекрестился.

Петровна схватила Иевлеву за руку, дёрнула её к себе и приложила палец к губам, мол, молчи! Парторг ещё раз перекрестился и опять повторил:

– Слава Тебе, Господи! Слава Тебе, Господи! Слава!