– Откуда вы знаете? – спросила Иевлева. Ей не хотелось верить.

– Знаю, и всё, – ответила Петровна. – Всегда такая была. И мать такая была. И бабка. Та вообще любую болезнь заговорами лечила. Пошепчет, бывало, и проходит болезнь. И денег не брала. Только просила, чтоб попу не говорить.

Они стояли, вслушивались, сами не понимали, а что они, собственно, пытаются услышать. Вслушивались и молчали.

И наконец они услышали. С той стороны, где кладбище, стал долетать звук, который ни с чем перепутать было нельзя. Это был одновременно вой, свист и стон. Не очень громкий, но звук этот был так устроен, что его было слышно очень далеко.

Стояла тихая-тихая ночь. Не было ни ветра, ни снега, ни дождя. Удивительная тишина. И в ней – совсем не громкий, но отлично различимый вой. Вой, полный невыразимой тоски. Каждый, кто слышал этот вой, сразу чувствовал, что звучащая в этом вое тоска – это его тоска, это отчаяние и безумие, касающееся непосредственно его. Его тела. Вой тела, потерявшего контроль над собой. Вой тела, сошедшего с ума. У тела есть свой ум и своя душа. И это ум тела и душа тела выли от безысходности. И человек, слышащий этот вой, воспринимал его именно непосредственно телом. Потому что тело одного человека похоже на тело другого человека намного больше, чем одна душа похожа на другую душу. Самое ужасное, что было в этом вое, это его мгновенная понятность. И именно то, что становилось понятно, было для живого человека совершенно непереносимо.

Люди бежали на площадь кто с чем. С топорами, с косами, но многие с ружьями.

Иевлеву кто-то схватил за рукав. Она обернулась и увидела Сильвию. Та, ни слова не говоря, тащила её прочь, за пазик. Иевлева не сопротивлялась. Только когда они зашли за пазик и стали выбираться с площади, какой-то мужик вдруг узнал Иевлеву и заорал:

– Вот она – ведьма, сучья тварь!

Хотя у него вышло скорее визгливо и не очень страшно, толпа услышала этот крик и качнулась в их сторону. Но тут вспыхнул пазик. То ли там загорелось от вырванных проводов, то ли кто-то поджёг. Но пазик вспыхнул так, как будто это был большой факел в форме автобуса. Площадь осветилась огнём. Люди отпрянули. Елизавета Петровна закричала неправдоподобно громко, на всю площадь:

– Уберите лапищи, никто кроме неё вам не поможет.

На площади стало тихо. Слышен был только треск огня в полыхающем пазике.

Вдруг в наступившей тишине кто-то крикнул:

– В огонь её!

– В огонь! – заревела толпа и снова придвинулась.

Но Сильвия уже бежала, таща Иевлеву к стоящей с открытыми дверьми «семёрке», а неизвестно откуда взявшийся родственник Петровны, бывший опальный сельский журналист, отбрасывал всех, кто пытался им помешать.