Гвен обернулась, посмотрела на то место, где стояли они с Лиони, и задрожала, представив, что могло случиться. Пока Лоуренс доставал одеяла, она держала дочь и, гладя ее по щекам, шептала ей все те слова, которые до сих пор не осмеливалась произнести. Говорила, как она виновата, просила прощения, повторяла это снова и снова. Хотя девочка едва ли понимала все эти слова, но смотрела в глаза Гвен и улыбалась.

Когда Лоуренс вернулся, Гвен взглянула на него:

– Это было безрассудно. Не стоило привозить ее сюда, но она так хотела увидеть водопад.

– Она в шоке. Все будет хорошо. Ты стояла довольно далеко от края. Из-за ветра тебе показалось, что вы совсем близко, но на самом деле опасности не было. Поехали отсюда.

Лоуренс взял Лиони и, прижав к себе, отнес в машину, усадил на заднее сиденье и погладил по волосам, сказав:

– Теперь все в порядке, малышка.

В небе с криком пронеслась какая-то птица, Гвен посмотрела на кусок ткани, который так и держала в руке, – красную шаль Лиони. Она подняла ее вверх и разжала руку. Ветер подхватил шаль и поволок в ущелье, играя с ней, как с воздушным змеем, мял и трепал ее, пока та шла к неизбежному снижению. Мелькнув яркой точкой на фоне сверкающей воды, шаль в последний раз трепыхнулась и исчезла из виду.

Глава 35

Глава 35

Пять недель спустя прекрасным майским утром Лиони тихо умерла во сне. Гвен проводила с ней бо́льшую часть времени, гладила по лбу и берегла от жары. Потом они с Навиной вымыли ее и расчесали ей волосы. Гвен глубоко погрузилась в тоску, отстранилась от всего близкого и знакомого и уже не надеялась когда-нибудь выбраться из этого горя и вернуться к нормальной жизни.

Вскоре после инцидента у водопада Лоуренс захотел объяснить ей, как он узнал. Что-то обнаружилось в семейном архиве, сказал он, как и предполагала Фрэн, но Гвен была тогда так расстроена ухудшением состояния Лиони, что не могла углубляться в детали.

– Позже, – сказала она, – ты расскажешь мне все это позже, – разразилась слезами и выбежала из комнаты.

В тот момент она не могла обсуждать, почему отдала свою дочь чужим людям, слишком сильна была боль.

Теперь, не способная ни говорить, ни пить, ни есть, она больше всего сожалела о том, что слишком поздно поняла, как сильно любила Лиони. Больше она никогда ее не увидит, не погладит по волосам, не услышит ее голоса и не сможет восполнить того, что не успела ей дать. Это было самое худшее. Боль от утраты дочери не уменьшалась. Ей предстояло жить после смерти своего ребенка, это казалось физически невозможным. Ужасную шутку сыграл с ней безразличный мир.