Куликова не стала вестись на провокацию, восприняла его грубость как должное. Так всегда было, так есть, и этого уже не исправить. Ее задевала не формулировка, а смысл его фраз. Стас пытался обвинить ее в том, чего она не совершала. С одной стороны, его можно было понять — приехал, увидел, сделал выводы. Но с другой — позволять себе такое поведение, не разобравшись в ситуации, было в корне неправильно.

— Она меня искала и нашла его в палате. Чистая случайность…

— Случайность? Ты целая заведующая отделением, а не можешь проконтролировать одного пациента! — укорил Дымов.

На самом деле он придирался. Решил разобраться во всем из принципа. Ведь необходимости скрывать Громова больше не было — Бушин уже ни для кого не представлял угрозу. Но Стаса волновало совсем другое: почему Таня нарушила обещание, почему не оправдала его доверие?

— А ты целый подполковник. И что, все контролируешь? — в тон ему ответила Куликова. В непрофессионализме ее еще никто не упрекал.

— Да.

— Поэтому твой Громов лежит сейчас у меня в отделении?

Почему-то захотелось уколоть побольнее, пройтись по самым слабым местам. Но Дымова это практически не задело. Хотя, возможно, он просто не подал виду.

— Если бы я не контролировал, он бы лежал в могиле.

— Я сделала все, что в моих силах.

Вины ее здесь не было — она провела сложнейшую операцию, фактически вытащила Громова с того света, оформила его под чужими документами, сохранив настоящие данные в секрете. Но человеческий фактор никто не отменял. Таня не могла предсказать такой поворот событий и, соответственно, подготовиться к нему.

— Этого недостаточно. Ты никого не должна была впускать в его палату.

— Подчиненным своим будешь указывать, что делать, а мне не надо! Я и так пошла тебе навстречу, рисковала своей должностью. И это из-за тебя Ира меня теперь ненавидит! — Куликова не выдержала. Высказала все, что думала, но легче все равно не стало.

— Ты знала, на что шла, — резко и бескомпромиссно заявил Стас. Он был предвзят и субъективен в своем отношении к Тане, но никак не мог это изменить. Обида и жгучая ревность застилали глаза, пробуждали дикую злость и владели его сознанием.

— Какая ж ты сволочь, Дымов!

Не нашлось больше аргументов, да и бессмысленно было продолжать этот спор — переубедить Стаса ей все равно не удастся.

— Конечно, твой муж человек, а я бездушная скотина, я помню, — колкая фраза, казалось, навсегда въелась в память.

— Уходи и не смей больше ко мне являться! — терпение лопнуло, как мыльный пузырь. Его слова причиняли боль, но Таня это не показывала. Сильная, независимая, гордая, — такой она хотела и пыталась казаться, а то, что на самом деле творилось внутри, предпочла скрыть, оставить себе.