– Станция "Сухаревская". Следующая станция "Тургеневская", переход на станции…

Юра вывалился из несуществующей реальности в сырую больничную действительность. Он быстро шёл по грязным тротуарам под тяжёлым серым небом, низко опустив голову. Мысленно художник считал каждую минуту. Опаздывает. Куда-то. В чью-то жизнь. Вообще художник не переносил больницы. Он их боялся, как и всякий ребенок, рано потерявший родную душу в бледно-голубых стенах. И ощущение присутствует, волнующее, что если ускорить шаг, поймать за хвост время, то опасность таких стен станет меньше. Но сердцу всё равно не найти места.

Он наугад, не уверенный ни в чём вошёл во дворик, где машины скорой помощи то отъезжали, то подъезжали к дверям входа. Она где-то здесь. И было бы безрассудным, отличным вариантом влезть в окно, держа в зубах цветы, а в руках пакеты с мандаринами, но не за что цепляться рукам. Глазам есть за что. На нижней ступени лестницы сидел кто-то. Знакомы, похожий. Юра прищурился. И где он мог его видеть? Сердце сжалось ревниво. Ах да, Театральная площадь, стоянка возле Большого театра и чёрный как нефть BMW. Юра прищурился сильнее. Лёша?

Танцор смотрел себе под ноги и от перенапряжения качался то вперёд, то назад. Непроизвольно. И всякий раз сминал в руке стрельнутую у прохожего сигарету. Руки в кулак. На секунду. Глаза в небо с прищуром и затем опять смотреть себе под ноги. Худой, помятый, с взъерошенными волосами и красными веками. Одна ночь оказалась прекрасным ацетоном для его лоска и пафоса.

Лёша отрешённо взглянул в сторону подошедшего парня.

– Откуда ты узнал, что она здесь? Кажется, я ясно дал понять, чтобы ты не приходил.

Зашуршала упаковка цветов от крепкого натиска пальцев художника.

– И я не рад тебя видеть, – парень отвернул голову, избегая несчастного взгляда, – Таня говорила, что она здесь проходила лечение.

Лёша в ответ лишь слабо кивнул на ступень рядом с собой.

– Курить есть? – отозвался хриплый голос. По правде сказать, парень сделал это за утро уже раз десять: стрельнул сигарету, затянулся и затем выбросил. Так он будто бы проходил через встряску памяти о вчерашнем дне.

– Не курю. Бросил, – выдохнул Юра и сделал шаг ещё ближе, сомкнув крепко зубы.

– Ах, ну да. Ты же тот самый распрекрасный художник. Точно, – танцор в кривой усмешке потёр нижнюю губу. Во рту сохнет, голова пухнет как от дикого похмелья, и пальцы непривычно сильно дрожат. И в телефоне неприятные вести.