Тоже такой.

– Давай выйдем на Театральной площади и пройдёмся? – Таня опустила окошко такси, наслаждаясь тем, как тёплый ветер обдувает шею и лицо. За пять лет бешеной погони за жизнью она должна была измениться. Ничуть. Её глаза всё так же мечтательно смотрели на улицы, которые она знала с детства. Всё такая же дерзкая и внезапно милая. Только смелости в ней стало на ярд больше. И говорить она могла без остановки. Обо всём.

Авто свернуло на улицу Садовая и ветер подул ещё сильнее. Запах. Естественный Питерский запах. Юра к нему быстро привык и уже давно считал родным. Так же быстро как он влюбился в девушку, чья рука ласкала его ладонь. Он быстро полюбил её отца, как своего родного, полюбил Нину и её привычку приходить в гости без приглашения. И эта цепная семейная любовь была взаимной. Юра поцеловал свою строгую, но крепко нежную балерину в висок. Нина, отец стали для художника той семьёй, какой он уже и не помнил.

– Нина вчера приходила, приготовила обалденное рагу. Я еле как сдержался, чтобы не съесть всё. Папе тоже понравилось.

Таня умиротворённо закрыла глаза. Вот так хорошо, когда хорошо им. Тем, кто быстро объединился в уютный семейный дворик. По-детски томительно она стала всматриваться в лобовое стекло, чтобы увидеть финишную черту пути. В сумочке завибрировал телефон от входящего сообщения. Потом ещё раз. Через секунду ещё и Таня глубоко вздохнула. Постаралась сделать вид, что не слышит. Но сложно. Ведь это происходит каждый день. Номер без имени, но по последним цифрам Таня помнила, чей он. Лёша. В один из дней, когда ещё врач запрещал выписывать пациентку с сотрясением, парень без работы, без денег, пришёл к ней и сев на кровать сказал – "давай расскажем вместе моим родителям, что происходит". Жизнь сжала за горло, схватила за яйца и вот он уже ползает в ногах своей жертвы, вымаливая помощь. В последний раз. "Мне больше не к кому пойти".

Таня ничего не ответила. Отвернулась и в телефоне написала одно слово: "Сам". Так было до сих пор. С силой девушка вставала каждое утро и обрубала мост общения. Надо было почувствовать сильную головную боль в палате глубокой ночью, чтобы, в конце концов, сказать – "не вернусь".

Телефон завибрировал. На этот раз от входящего звонка.

– Ты бы ответила, он же не успокоится, – не без ревности Юра прижал пальцы любимой к своим губам. Он ненавидел всей душой. Тварь дрожащую, которой всё нет покоя. Похерил жизнь, размотал здоровье и всё кого-то пытается утянуть туда. Когда Алексея уволили из театра и Таня съехала навсегда из квартиры, родители забрали танцора в больницу. На принудительное лечение. Год вычеркнут из жизни. Ещё полгода смяты на столе в комок поисков работы. "Меня никуда не берут" – писал он Тане, а она всё время писала в ответ, кто может помочь, но стирала сообщения. "Сама давай", ты же мне так говорил всегда". Ещё один год вычеркнут. Запои и работа в подтанцовке у пафосного второсортного артиста. И два года чистые листы, чтобы на третий наконец-то начать строчить. Свою новую жизнь.