Или жить с тобой, или сдохнуть без тебя, Маша. Другого мне не дано.

Кого-то из нас трясёт, и мои пальцы сдавливают её ещё сильнее, чтобы ненароком не выпустить в то мгновение, когда она резко, сильно вздрагивает всем телом. А губы панически мечутся по затылку, прижимаются к шелковистым волосам: не целуют даже, просто в исступлении пытаются сделать хоть что-то, чтобы её успокоить.

— Тише, тише, — шепчу ей нежно, услышав тихое, жалобное поскуливание, а наружу из самых глубин души уже рвутся все слова, что топил в себе десяток лет цинизмом, злостью, спесью.

Тише, Ма-шень-ка, я с тобой. Я всегда буду рядом, любимая моя, и спасу тебя от чего угодно. Но не от тебя самой. И не от себя.

Она не замирает. По-настоящему цепенеет, громко втягивает в себя воздух, словно пытается справиться с резкой и острой болью, как я сам парой минут раньше. И взбрыкивает, грубо отталкивает от себя мои руки, безжалостно царапает ладони ногтями, вырывается от меня разъярённой дикой кошкой.

— Не смей меня трогать. Не смей! — шипит на меня, выкручивается, стряхивает со своих запястий мои пальцы, и во взгляде её горит такая лютая ненависть, что я поддаюсь, отступаю на шаг назад и еле заставляю себя разжать руки, давая ей свободу. Только мнимую, потому что снова отпускать её от себя я больше не намерен. — Доверять тебе?! Серьёзно, тебе, Кирилл? Вчера мы уже ходили на могилу к той, кто тебе доверился.

— Да как же ты заебала меня со своей сестрой, — в отличие от неё, у меня не выходит управлять своим голосом и он разносится эхом по всему подъезду, отдаётся дребезжанием в хилых оконных стёклах. Ладони с глухим хлопком ударяются в стену по сторонам от её головы, и Маша вскидывает на меня взгляд, но молчит. Я ведь играю по правилам: не прикасаюсь к ней, хоть и не даю уйти. — Я говорю с тобой, Маша. О тебе.

— А у меня ещё меньше причин доверять тебе, чем было у неё, — мои пальцы скребут по шероховатой стене, медленно съезжают вниз, срывая только успевшую образоваться поверх порезов тонкую кровяную корочку. Я смотрю на следы собственной крови, чтобы больше не смотреть на неё, и позволяю каждому следующему срывающемуся с её губ слову стремительно утягивать меня в ад.

Для меня все девять кругов — лишь одно воспоминание десятилетней давности. Одна ночь. Одна ошибка.

Проклятие не сказанных слов, не вовремя совершённых поступков, не проявленной решительности.

Я так стремился доказать ей, что изменился. Стал тем, кем она бы тоже могла гордиться. Провёл колоссальную работу над собой и взял под контроль своих внутренних демонов. Сделал всё, что было в моих силах, чтобы помочь ей пробиться в Москве и постепенно двигаться к заслуженному успеху.