Только вот незадолго до взрыва одна из камер, установленных в переулке около здания, зафиксировала выезжающий с подземной парковки Мерседес — один из нескольких корпоративных автомобилей, выдаваемых сотрудникам компании Лирицкого во временное пользование по мере необходимости. Знакомые Глеба обнаружили машину следующим вечером, пустую и брошенную на краю Капотни, прямо у МКАД, без каких-либо следов и намёков на то, кто именно на ней уехал.

И это — единственная наша зацепка и шанс на то, что Илья сумел спастись, обратился за документами к Ловкачу и скрывается, исчерпав лимит доверия даже ко мне. Теперь, когда отец отправился на тот свет и все его друзья отстранены от власти, мы можем наконец бросить все усилия, чтобы выяснить правду.

Найти Лирицкого. Или признать его мёртвым.

— Ты уже в Питере? — спрашивает Глеб, выдерживая ещё одну, на этот раз почти драматичную паузу. Кажется, не я один сомневаюсь в положительном исходе этой поездки.

— В окрестностях. Подъезжаю. Завтра вернусь. — Чеканю слова, не желая вдаваться в лишние подробности или объяснения. Да и обсуждать сейчас ничего не хочу, снова поддаваясь приступу какой-то неконтролируемой, резкой паники, мгновенно выкачивающей из салона машины весь кислород.

Очень кстати на заднем сидении пыхтит и ворочается проснувшийся от нашего разговора щенок. Выбрался из-под пледа и старательно дёргает висящими ушами, вслушиваясь в громкие голоса, и смотрит по сторонам заинтересованно, с любопытством.

— Так скоро? Ты уверен?

— Уверен, — бросаю раздражённо, потому что уверенности в чём-либо во мне ноль целых, одна десятая процента, и та приходится на несущественную чушь. — Я наберу тебе, как буду выезжать обратно. Сейчас есть дела.

Измайлов хмыкает и отключается, а я торможу около небольшого пролеска и выпускаю пса побегать. Сам же обтираю спиной откровенно грязный бок машины и закуриваю — впервые за этот длинный, смурной, неправильный и странный день. Впускаю в себя никотиновую горечь и позволяю ей щедро растекаться по рту, сползать вниз по глотке и заполнять лёгкие, в которых и прежде стояло плотной смолой непонятное тепло.

То ли тлеют угли ложных надежд, готовые воспламениться от дуновения холодного северного ветра — Питерской дрянной погоды или равнодушия во взгляде льдисто-голубых глаз, — и спалить меня за мгновение. То ли греет уставшую от одиночества душу скорая встреча с той, кого и просто видеть напротив — уже счастье.

Обещаю себе, что эта передышка на сегодня последняя. И хотя бы это обещание выполняю, и быстро проезжаю оставшееся расстояние, отвлекаясь на снова нормально работающее радио и какие-то бессмысленные замечания своенравному щенку, игнорирующему все мои просьбы с тем же поразительным упрямством, что и Маша парой лет раньше.