— Как дела в школе?

— Нормально, — пожал плечами Максим, не сводя с меня выразительного взгляда. — Завалил несколько контрольных, на меня написали жалобу директору и хотят выгнать из сборной. Может быть, и из гимназии к концу года выгонят, — бодренько закончил он, поставив меня в тупик своими словами. Если бы я такое сказала своей маме, ей бы наверняка понадобился валидол.

Однако его мать только кивнула пару раз и продолжила спокойно перебирать бумажки, бросив сладенько-певучее:

— Ты у меня умница, — и, задумавшись ненадолго, добавила: — Передай братьям, как мне грустно, что мы снова не увидимся. В следующем году обязательно проведём Новый год все вместе.

И в этот момент даже мне, совсем чужому человеку, было яснее некуда: ей ничуть не жаль. Об этом же кричала и вновь появившаяся на лице Иванова горькая усмешка, которую он не пытался спрятать, ехидно бормоча «о да, конечно же».

Такое отношение к нему казалось до боли несправедливым и незаслуженным. Настолько, что злость и обида сталкивались друг с другом и высекали маленькую искорку гнева, за пару секунд превращающуюся в бушующий внутри пожар. Грудь пекло изнутри, щекотало и обжигало языками пламени, становилось тяжело дышать, и, к собственному стыду, я чувствовала, как от подкатывающих слёз сдавливает переносицу и начинает щипать глаза.

Больше всего мне хотелось соскочить со стула, сделать шаг вплотную к Максиму и просто прижать его к себе. Обнимать долго, очень крепко, со всей нежностью стараясь обхватить его необъятное тело руками, гладить по голове и перебирать пальцами короткие мягкие волосы, изредка зарываться в них, позволяя сердцу выпрыгивать из груди от восторга, и целовать его в макушку, уверенно повторяя, что всё будет хорошо. Найти хоть какие-нибудь слова утешения и показать, что мне он действительно, по-настоящему нужен.

Потому что матери своей, очевидно, — нет.

Смотреть это отвратительное представление дальше не было никаких сил. И тогда я наклонилась к нему, осторожно коснулась пальцами его локтя, привлекая к себе внимание, и впервые решилась проявить наглость, чтобы уйти отсюда как можно скорее.

— Максим, а можно мне чай?

— А я бы выпил чего покрепче, — хмыкнул он, взяв меня за руку. О моём манёвре он, конечно же, догадался, но не злился, даже наоборот, смотрел на меня с выражением, очень похожим на благодарность.

— Котик, ты закончила? Нам пора ехать! — внезапно появившийся в дверях высокий мужчина перекрыл нам дорогу из гостиной. Нет, пожалуй, с его долговязой и худощавой фигурой в корне неверно заявлять, что он мог бы что-то перекрыть, — просто остановился среди прохода, а протискиваться мимо него стало бы очень невежливо. Он растерянно уставился на нас, словно не ожидал увидеть кого-то ещё в этом доме, а потом пробормотал скомканное: — А, это ты, Максим…