— Ты совсем рехнулась?! — выпалил он, всплеснув руками, только в голосе не звучало ни злости, ни раздражения от моего неожиданного нападения. Скорее недоумение, растерянность и искренний испуг, словно он поверил в то, что я смогу отказаться от него и смириться с тем, что обнимать, целовать, да даже доводить его будет кто-то, кроме меня.

Но внутри шевельнулось маленькое мстительное чудовище, что трепетало от счастья, когда я вернула Максиму недавно нанесённую обиду. И оно требовало сделать ему так же больно, как было мне, а лучше — во много раз больнее.

Он решительно двинулся на меня, но я успела отскочить в сторону, хотя тело повело от резкого движения. Телефон, зажатый в моей ладони с тех самых пор, как мы остановились, лёг ему в руку, заранее разблокированный, только огромным усилием воли с психу не отправившись в свободный полёт в ближайший сугроб.

— Вот, смотри, что я писала тебе до того, как ко мне привязался Романов, а ты увидел это и своей реакцией показал, что совсем мне не доверяешь!

— Я тебе доверяю, — твёрдо сказал он и тут же сгрёб меня в охапку, воспользовавшись моим секундным замешательством. Опустил телефон обратно ко мне в карман, даже не взглянув на экран, потом смахнул с моей щеки след от скатившейся слезы, которую я сама не заметила и не почувствовала из-за холода, и начал говорить медленно, тщательно подбирая слова и явно сдерживая свои эмоции: — Да, я вспылил, когда увидел тебя с ним. Ушёл покурить и попытаться успокоиться, чтобы не свернуть ему шею со злости. Я ведь знаю, что он тебе нравится. Случайно подслушал твой разговор с Колесовой ещё в начале осени.

— Это не значит… это было просто… давно, — мне взвыть хотелось от его признания, и как назло не находилось слов, чтобы объясниться и заверить его, что всё это в прошлом настолько далёком и не имеющем для меня какого-либо значения, что я и правда порой забывала, какие чувства испытывала к Романову.

Потому что и не было их, тех самых чувств. Восторженное обожание той картинки, которую он прорисовывал вплоть до мельчайших штрихов, создавая свой идеальный образ, и признание его очевидно прекрасных внешних данных — вот и всё, что двигало мной. Боже, да даже сейчас, после устроенной Романовым сцены, я не испытывала к нему и сотой части того раздражения и злости, что бурлили внутри в самом начале нашего знакомства с Максимом.

— Я всё понимаю, Поль, — Иванов явно не кривил душой, и от этого становилось ещё противнее, словно я и правда жестоко обманула его доверие и оказалась одной из тех ветреных дурочек, до последнего не способных определиться с собственными чувствами. — Это же чёртов идеальный Дима Романов, он нравится всем.