— Может…

— Может и зря я так из-за этого нервничаю, но не получается у меня эту ситуацию просто отпустить.

— А…

— А что делать, я понятия не имею, — всплеснула руками я, ненароком смахнув с края увесистый учебник, с громким грохотом свалившийся на пол.

— Но…

— Но опускать руки я, конечно, не намерена, хотя с каждый чёртовым днём этого хочется всё сильнее, — подобрав учебник, я посмотрела на Натку, подперевшую ладонью подбородок и больше не пытавшуюся что-то сказать. Зато мне хотелось ещё высказаться, и если бы не присутствие целого класса вокруг нас, то вряд ли хоть что-то смогло бы остановить внезапно прорвавшуюся плотину моей откровенности.

Кстати, одноклассники поглядывали на меня с интересом. Не вписывалась злая и агрессивная Полина Романова в картинку привычного мира, где нужно было приложить огромные усилия, чтобы услышать от меня хоть один звук. И тот обычно был лишь тонким и жалобным писком.

Мой взгляд ненадолго пересёкся с прищуром Филатовой, уже принявшей боевую стойку: скрещённые на груди руки, мерзкая ухмылочка и выражение абсолютного превосходства над остальными.

— Что, Романова, плохое настроение? — протяжно пропела Таня, слегка покачиваясь из стороны в сторону, извиваясь совсем как змея, которая поднимает своё гладкое и скользкое тело вертикально над землёй.

Остановить её наступление было почти невозможно. Почти — потому что мало кто пытался, на самом-то деле. Чаще всего это хамство просто спускали на тормозах, отмалчивались или отшучивались, только разводя руками и бормоча что-то вроде «ну это же Таня, она такая». А Таня искала границы дозволенной с окружающими дерзости и, тех самых границ не находя, начинала упиваться своей вседозволенностью. Например, открыто оскорблять даже Наташу, которую раньше никто не смел трогать.

Я-то, наивная, всегда думала, что это исключительно заслуга стойкого характера Колесовой, никогда не дававшей себя в обиду. А оказалось, что так повелось ещё с тех времён, когда за её спиной стоял Ян, которого здесь необъяснимо боялись даже отпрыски тех семей, которые сами имели деньги и связи.

С Филатовой же мы взаимно раздражали друг друга с первого моего дня в гимназии. И ни к кому она не питала столь трепетной ненависти, как ко мне: ни к пухленькой Анюте, ни к сплошь покрытой прыщами Нине, ни даже к тихоне-Сёме, которого природа зачем-то создала по примеру тех слабых и не приспособленных к жизни особей, которым не суждено выжить в животном мире. Нет, все насмешки и придирки доставались непременно мне, а потом и Рите, и Наташе, решившим завести со мной дружбу.