Встретить Максима мне не удалось, зато, в расстроенных чувствах поднимаясь по лестнице, я чуть не врезалась в Диму, остановившегося прямо посередине и явно не намеренного пропускать меня.

— Я как раз хотел тебя найти, Полина, — сказал он, заставив меня напрячься ещё сильнее и настороженно вглядываться в его лицо, ради чего пришлось сильно задрать голову вверх. В голосе его, обычно обволакивающе-бархатистом и очень приятном, сейчас звенели металлические нотки злости, а заметно опухшая переносица была тщательно замазана тональным кремом, из-под которого под ярким дневным светом, льющимся из окна, всё равно проступал синяк.

Рядом с Романовым мне было очень некомфортно. Да и страшно, что скрывать, ведь я прекрасно помнила, как он совсем не галантно хватал меня и силой удерживал, не позволяя уйти, и сейчас повторять это на бис совсем не хотелось.

— Я хотел извиниться за произошедшее на празднике. Я просто выпил лишнего, — сдержанно произнёс он явно заранее заученную фразу, но при этом лицо его так дёрнулось и скривилось, что не оставалось никаких сомнений, что ему ничуть не жаль.

— Это всё? — уточнила я, нерешительно переминаясь с ноги на ногу и думая только о том, как бы скорее оказаться от него подальше. И извинения его мне были не интересны и не нужны, даже будь они действительно искренними, что уж говорить про вот этот фарс, вызывающий больше недоумение, чем желание проникнуться к нему пониманием.

И ради чего всё это? Чтобы сохранить свой образ в чужих глазах? Если да, то Дима оказался ещё более закомплексованным, чем я.

— Всё, — недовольно поморщился он и отодвинулся в сторону, открывая для меня проход, чем я не преминула тут же воспользоваться.

И забыла об этом случае минуты через две, продолжая предаваться унынию и размышлениям о том, имеет ли вообще смысл и дальше добиваться внимания Максима. Да, пусть он в своё время побегал за мной дольше, но он — не я, и между нами уже произошло слишком много, чтобы теперь играть в молчанку и прятки друг с другом.

А он произносил те слова, которые хотелось бы навсегда забыть, а потом целовал так, словно мои губы были антидотом к принятому им смертоносному яду. Отталкивал, прогонял от себя, а следом шёл искать и не давал снова сбежать. Говорил о доверии, но не позволял ни мне, ни себе быть до конца откровенными друг с другом.

Воспоминания обо всех чудесных моментах наших отношений — вот то единственное и последнее, за что я так отчаянно хваталась, чтобы не утонуть в затягивающей трясине собственной слабости. И внутренний голос повторял на взводе, что я просто не нужна ему больше, что нет смысла надеяться на чудо, что именно такой болезненный финал этой странной истории предсказуемо напрашивался с самого начала.