— Вам нездоровится, мама? — заметив её состояние, забеспокоился Фазыл. — И кушаете вы плохо…

— Катю вспомнила.

Фазыл тоже оставил ложку, встал из-за стола и зашагал по комнате из угла в угол.

— А я о ней ни на минуту не забываю, — заговорил он. — Ни на работе, ни даже во сне. А как войду в комнату, гляну на эту фотографию, — Фазыл повернулся к стене, долго молча глядел на портрет, — такая тоска сожмёт сердце— дышать нечем…

— Я верю, сынок, знаю. Только Катеньку нашу ничем уже не вернёшь, ни тоской, ни слезами. А о жизни своей дальнейшей подумать надо…

— Какая там жизнь! — безнадёжно махнул рукой Фазыл, но вдруг остановился. В словах тёти Фроси он уловил какой-то скрытый смысл. — А к чему вы это, мама, о жизни-то дальнейшей?..

— Да к тому, что жить надо, Федя. Молодость не вечна, а в старости к жизни этой никакого и вкусу не остаётся. Одна серость да безнадёжность…

— Ну, мне до старости ещё далековато, — грустно улыбнулся Фазыл.

— Свету я сегодня видела, — как бы между прочим сообщила тётя Фрося.

— Ну и как она? Почему не заходит?

— Да видишь ли, Федя, — сама не зная почему, тянула старушка. — Причина у неё есть. Очень даже важная причина…

— Что ещё за причина? Обиделась?..

— Как тебе сказать? Обидеться не обиделась… Только… Любит она тебя, Феденька! — решилась наконец тётя Фрося.

— Что?! — Фазыл остановился как вкопанный.

— Да, любит… А из-за Кати признаться не может. «Не имею, говорит, права, предательница я, говорит, гадкая».

Фазыл молчал. Слова тёти Фроси его потрясли. Так вот в чём причина перемен в Светином поведении! Так вот почему она так упорно избегала его за последнее время.

— Я так считаю, — продолжала между тем старушка. — Света — девушка славная. Умница, душевная и заботливая…

— Нет, нет! — почти закричал Фазыл. — Это невозможно…

Он невольно, с каким-то испугом глянул на фотографию Кати.

Тётя Фрося перехватила этот взгляд, и сердце её наполнилось теплотой и благодарностью к этому страдающему человеку. Признаться, она со щемящим замиранием в душе ждала его ответа. И если бы он легко согласился или протестовал бы лишь для виду, что она, конечно, сразу бы заметила, ей было бы очень больно, а главное — обидно за дочь, так нежно и беззаветно любившую Фазыла. Но это испуганно-страстное «нет!» с самого дна души подняло волну материнского участия к сыну. Да, сейчас она почувствовала, что он для неё именно сын, почувствовала как никогда отчётливо и остро. А значит, и заботиться она должна, обязана о нём по— матерински.