Услышав это имя, бледная Глэдис стала еще бледнее. Впрочем, Дженни могло и показаться.

– Да, Дженни, – сказала Глэдис, высвобождая руку. – Это и впрямь утешает.

Дженни больше не упоминала о Максе, но каждый вторник, когда заканчивалась встреча суфражисток, брала конверт, передаваемый ей Глэдис. Три с лишним года она исправно выполняла просьбу Макса фон Брандта.

Вот и сегодня, незадолго до прихода женщин, пока отец купал Джеймса, Дженни незаметно спустилась в церковный подвал, чтобы положить очередной конверт в голову разбитой статуи Святого Николаса.

Ее часто занимал вопрос: где находится человек, который забирает конверты? Где-то поблизости? В туннеле, дожидаясь ее ухода? А может, в подвале, наблюдая за ней из темноты? От этой мысли Дженни пробирала дрожь. Она никогда не задерживалась в подвале и с облегчением вздыхала, выбираясь оттуда и закрывая дверь.

Дженни ни разу не вскрыла конверт, хотя ее и подмывало это сделать. Бывали ночи, когда ее одолевала бессонница. Долгими часами она лежала в постели и спрашивала себя: а правду ли сказал ей Макс фон Брандт и действительно ли он на стороне мира? Ей вспоминалось, каким тоном он тогда говорил про Бинси и ее домик. Он угрожал рассказать Шейми о ее тайне. Дженни помнила, как у нее зашлось сердце. Эти воспоминания делали ее решительной. Дженни обещала себе, что следующий конверт, полученный от Глэдис, она непременно вскроет и наконец-то узнает правду. Раз и навсегда.

А потом ночь сменялась рассветом, и вместе с темнотой уходила решимость Дженни. Она говорила себе, что этого делать нельзя. Макс фон Брандт предостерегал ее от излишнего любопытства. Наверное, у него были на то причины. Возможно, это нарушало условия безопасности. Возможно, вскрытый конверт попросту не возьмут. Что еще хуже, из-за своего дурацкого любопытства она может поставить под удар жизнь ни в чем не повинного человека.

Дженни твердила себе эти доводы, ибо усомниться с них означало усомниться и в самом Максе. Тогда придется поверить, что он вовсе не тот, за кого себя выдает, что с ее помощью он помогает Германии и наносит вред Британии. Такое было просто немыслимо, а потому Дженни подавляла подобные мысли. За годы войны она обрела житейский практицизм, научившись не думать о трудном и тяжелом.

– Я слышала, что солдат косит инфлюэнца, – сказала Лиззи, уводя мысли Дженни от Макса и Глэдис. – Новая болезнь… ее прозвали «испанкой». Говорят, хуже всех, что были прежде. Можно умереть за один день.

– Как будто нам других бед не хватало, – вздохнула Элли. – Теперь еще и эта напасть.