Джерри осмысливает это, прислоняясь к двери.
– Да ладно?
– Да ладно. – Огаст смотрит ему в глаза. – Почему ты сказал мне, что не помнишь ее?
Джерри опять раздраженно вздыхает. Его усы и правда живут собственной жизнью.
– Я не горжусь тем, каким я тогда был, – говорит Джерри. – Я не горжусь тем, каким другом я ей был. Но я бы никогда ее не забыл. Эта девушка спасла мою жизнь.
– Что? Типа в переносном смысле?
– В прямом смысле.
Огаст распахивает глаза.
– Как?
– Ну, знаешь, мы дружили, – говорит он. – В смысле, она дружила со всеми, но мы с ней жили в одном квартале. Мы весь день на кухне подкалывали друг друга, а потом шли в бар после работы, пили «Пабст» и говорили о девушках. Но однажды она пришла на работу и сказала, что переезжает.
– Переезжает? – выпаливает Огаст, и он кивает. Это что-то новое. Этого нет в хронологии.
– Да, – продолжает он. – Сказала, что с ней связался старый друг, которого она даже не думала услышать, и он убедил ее уехать. Когда я видел ее в последний раз, был ее последний день в городе. В июле 77-го. Мы поехали на Кони-Айленд, попрощались с Атлантическим океаном, покатались на колесе обозрения, выпили слишком много пива. А потом она потащила мою пьяную задницу на «Кью», и дай я расскажу тебе, каким тупицей я был: я, пьяный, как моя тетя Наоми на обрезании моего кузена, подошел к краю платформы, выблевал содержимое желудка и упал прямо там.
Огаст прижимает ладонь к губам.
– На рельсы?
–
– И что случилось?
Он смеется.
– Джейн. Она вытащила меня.
– Офигеть, – выдыхает Огаст. Типичная Джейн, бросающаяся на рельсы, чтобы спасти кого-то, будто в этом ничего такого. – А что потом?