– Ах, ты шлюха! Ты кому угрожаешь?! – взревев, кидается он на меня. Я успеваю полосануть его, прежде, чем тяжелый удар, прилетающий куда-то в висок, вновь отправляет меня на пол. В глазах тут же темнеет от разливающейся кипятком боли, но ее мгновенно сменяет другая, когда начищенный до блеска носок итальянских туфель врезается мне сначала в бок, а потом в бедро, попадая четко в нерв, отчего я истошно кричу, понимая, что если это сейчас же не прекратиться, я потеряю малыша. Низ живота уже сводит ноющей судорогой, как в первый день месячных и от этого внутри все холодеет.

– Мама, пожалуйста… – вырывается у меня отчаянная мольба. Я пытаюсь закрыться, сгруппироваться, но тщетно, безжалостные, яростные пинки следуют один за другим, не давая вздохнуть. Я горю. Просто сгораю заживо от бессилия и боли. Каждая клеточка моего тела ноет и пульсирует, будто оголенный нерв.

– Гриша, остановись! Ты же ее искалечишь! – слышу мамин вопль сквозь звон в ушах.

– И искалечу! Убью тварь! – орет Можайский вне себя от ярости и пинает еще сильнее, заставляя меня снова срывать голос от крика.

– Заткнись, сука! На весь регион нас ославила! Теперь каждая собака обсуждает, как падчерица губернатора сосет у женатого ворюги!

– Гриша, ради бога…

– Что Гриша? Что, мать твою, Гриша? Я тридцать лет себе репутацию зарабатывал не для того, чтобы твоя шалава-дочь спустила ее в унитаз!

– Ты прав, но прошу тебя… Ей же показания давать придется!  Как это будет, сам подумай? – плача взывает мама к его разуму, и как ни странно, это действует.

Можайский останавливается, дышит надо мной загнанно, будто изо всех сил сдерживается, я же, поджав под себя испинанные до онемения ноги и скрючившись в три погибели, трясущимися руками прикрываю голову, боясь даже дышать.

Я еще не знаю, что мама имеет в виду, говоря про показания. Не знаю, пыталась ли она защитить меня или просто хотела вразумить своего мужа, чтобы в дальнейшем его репутация не пострадала еще больше. Я ничего не знала о ее мотивах, да и мне не было до них никакого дела. Я молилась только о об одном – чтобы этот кошмар прекратился, и мой малыш не пострадал.

Но, видимо, Серёжа прав: нет там никого наверху, а если и есть, то очень жестокий. Ибо мой кошмар только начался.

– Вставай! – после минутной передышки схватил меня Можайский за волосы и под наш с мамой одичавший крик, потащил в сторону бассейна, приговаривая. – Радуйся, что ты еще нужна, иначе тебя сейчас с этого мрамора соскребали. Но даже не думай, что так просто отделаешься. Я тебе покажу, как позорить семью, бл*дина!