«Ты красивая. И занятная. А еще уедешь отсюда и выйдешь замуж, не выедая мне мозг чайной ложкой».

То, как точно Сержио повторяет Райана, становится для меня шоком. А точно ли эти двое такие разные? Не знаю. Меня с самого первого взгляда сбило с ног привлекательностью Эперхарта, но не ослепила ли меня она? Что там внутри на самом деле? Уж не аналог Сержио? Ирония! Достаточно было выставить наши хлипенькие, не выдерживающие никакой критики отношения на какое-никакое обозрение, чтобы открылись глаза. Он меня не просто не любит и не уважает — вообще ни в грош не ставит.

— Чертовски хорошенькая, — поправляет его Эперхарт.

И, судя по последним его словам, за все то время, что мы были вместе и я тихонько строила себе воздушные замки, для него ничего не изменилось. Вообще. Ничего. Не изменилось.

Я поднимаюсь на свой собственный этаж и несколько раз тычу карточкой в терминал. С силой ударяю в дверь ладонью. Запястье начинает саднить, а по щекам бегут слезы. Почему я не могу попасть в собственный номер?! Что за абсурд? Даже дверь против меня!

Это не та карточка. Люксовая же.

Запоздалое понимание того, какая я дура, как ни странно, накрывает облегчением. Дверь не виновата. Но запястье я повредила — молодец.

В свой номер я вваливаюсь с облегчением и начинаю рыться в сумке. На месте. Взяла! Подхватываю чемодан, счастливая, что не успела его разобрать, и направляюсь снова в номер Эперхарта.

Там я наклоняюсь над столом и, ругая себя за то, что не догадалась это сделать у себя, и опасливо косясь на дверь, заполняю чек суммой на пятьдесят тысяч долларов. На обратной стороне пишу:

«Я нарушила пункт о молчании и все рассказала Клинту. Счастливого тебе одиночества, Райан».

От Ванкувера до Сиэтла четыре с половиной часа на поезде. Рукой подать. Я думала, что потрачу это время на попытки принять меняющуюся жизнь, но вместо этого сажусь в поезд и отключаюсь. Я почти без вещей и радуюсь только одному: что запасной ключ от маминой квартиры остался у соседки. За оставленным на острове я не вернусь. Жалко мне только дорогие наушники, в которых я привыкла слушать иностранную речь, — подарок, кстати, Клинта, — и камушек с «фазенды» Эперхарта.

У меня ничего от него не осталось, кроме переписки. Вообще ничего. Ни единой мелочи. Почему я раньше не подумала, что именно это является признаком несерьезности отношений? Человек, для которого ты что-то значишь, должен хотеть оставить в твоей жизни след, пусть даже и в виде какой-никакой побрякушки. А у меня… да если вырезка из газеты с его упоминанием будет, и то успех.