Наверное, охваченное животным ужасом сознание, просто пыталось спастись, не дав мне сойти с ума, отвлекаясь на всякого рода чушь, такую как узоры на дубовых дверях, белый полупрозрачный балдахин над кроватью, такие же белоснежные простыни и много другое, что окружало меня в тот момент.

Я помню все, что было в ту ночь. Все без исключения до мельчайших деталей: статуэтку слоника из малахита, стоявшую на полочке над камином, пятнадцать пионов в вазе на туалетном столике, четыре флакончика, покоившиеся на нем же. Пять подсвечников расставленные по комнате. В том, что на трюмо одна из свечек погасла. И даже подушку, что криво лежала на кресле. В те жуткие моменты мне не давала покоя мысль, что ее надо поправить. Обязательно. Положив острым кончиком к верху, как и положено.

Мой муж тащил меня на плече, будто я дичь, пойманная им в лесу. Да и сам он мало походил на человека, больше на животное. Я тоже не далеко ушла от него. Кричала и плакала, как умалишенная, словно меня и вправду будут разделывать сейчас на кровати, как добычу. Я вырывалась, колотила по его спине кулаками, била ногами по корпусу, пыталась кусаться. Еще пару дней назад, после разговора с Витторио, мне казалось, что я смирилась со своей участью. Но это оказалось не так. Обещать тогда, когда эта ночь далек, о было просто. Столкнутся же с ней лицо к лицу — совсем другое.

Меня захлестывала удушающая волна животного ужаса. Я особенно остро почувствовала ее, когда он кинул меня на кровать. Я плюхнулась на мягкую перину, а казалось, что ударилась о скалы. Это было, как последний удар, дно, из которого нет спасения. Но я продолжала бороться, хоть понимала, что усилия мои напрасны. Мне, слабой девушке, никогда не справится с воином. Тем более таким огромным и сильным, как Джордж. Однако отдаться так, не оказав сопротивление, я не могла. Не знаю почему. Может быть потому, что тогда перестала бы себя уважать?

Я продолжала колотить Джорджа чем только можно. Не могла дотянутся до чего-то с тумбочки, поэтому била руками, ногами, царапала его лицо и, получилось бы, расцарапала еще и глаза.

— С*ка! — ругнулся нордориец, наваливаясь на меня.

Тяжелый, безбожно пьяный и сильный. Он рвал на мне платье, не в силах развязать его, ибо я не давалась. А я кричала… Нет, я орала. Орала громко не своим голосом и рыдала, понимая, что никто меня не спасет.

— Хватит дергаться, дрянь! — кричал он, пытаясь справится со своей рубашкой, а потом психанул и порвал ее на себе.

Пуговицы, как дождь, заморосили по кафелю. Как маленькие дротики, расстреливающее сердце.