Мани пожал плечами, как будто для него это не имело значения. Так оно и оказалось.

– Думаю, после нашего отъезда из Питтсбурга. Не знаю. Мать не уточняла. Она сказала только, что звонил Бо Джонсон. Хотел узнать о тебе. Об Эстер. Он услышал песню по радио. На ток-шоу Барри Грея.

– Черт! Он ее слышал?

– Так мать сказала.

– А что еще она сказала?

– Она сказала ему, что мы здесь. Поем. Наверное, Эстер сообщила Арки, куда мы собираемся направиться, когда дозвонилась ему из тюрьмы.

– Бо Джонсону известно, что мы здесь… – Это был не вопрос, это было утверждение. Единственное, что я уже знал.

– Ему известно! Ну да… Я думал, этот фат умер. И нате вам – он вдруг нарисовался! Стоило его дочери немного прославиться! И назвать его имя на радио! – Мани был взбешен.

Не такой реакции я от него ждал. Я думал, ребятам нравится Бо Джонсон.

– Если я скажу Эстер, что он звонил, она начнет ежесекундно оглядываться, искать его в толпе, терзаться вопросом, когда он появится. Ей этого не нужно. И никому из нас тоже. Нам и так хватает проблем и забот.

– Ты ничего не сказал Элвину?

– Нет. Мы разговаривали по телефону по очереди. Мать сообщила о его звонке мне. Эстер в тот момент слушала Мод Александер. Она даже не удосужилась поговорить с мамой, – проворчал Мани. – Ей должно быть стыдно за себя! Я никому не говорил, кроме вас.

Я встал и сходил за пальто. Вынул из кармана сложенную листовку, расправил ее и передал Мани. А потом рассказал ему о субботней встрече у старой ратуши.

– Я даже не взглянул на него. Я смотрел на здание и все, что происходило вокруг, – объяснил я.

– Не нравится мне это, – еще больше нахмурился Мани.

– Мне тоже.

– Почему он не поговорил с вами сразу, тогда же? Почему себя не назвал?

– Не знаю.

– Может, это был не он?

– Он.